Паломничество в Иерусалим официально начиналось в Троицком храме Екатеринбургской епархии, где все мы, сто двадцать человек, ждали прибытие архиепископа Викентия. Я расслабленно сидел в пономарке и ждал автобуса, который должен за два часа до вылета подвести нас к аэропорту Кольцово.
В это время руководителю поездки позвонили по телефону, он некоторое время слушал, потом отключился и задумчиво посмотрел в мою сторону:
– Ты наверно или человек Божий, или великий грешник, – наконец после паузы изрек он. И видя мой недоуменный взгляд, продолжил: – Сейчас сообщили, что файл с твоим именем стерт, нет тебя ни в общем списке, отсутствуют твои паспортные данные, и соответственно отсутствует и электронный билет. Причем, отсутствуешь из ста двадцати человек ты один.
До этого момента я чувствовал себя перемещаемым объектом, но теперь, когда в уме видел улетающий со всеми самолет и себя, одиноко стоящим на пустой взлетной полосе, острое желание попасть в Иерусалим обожгло душу. Воспоминание о многочисленных грехах сотворенных с детства наполнили мое сознание, их было так много, а так как любой из них мог быть препятствием в поездку на Святую землю, то я совсем растерялся, не зная, в чем конкретно каяться. Многочисленные обиженные мною люди, теснились перед моим мысленным взором, каждый из которых требовал возмездия.
Довольные паломники садились в автобус, счастливо и возбужденно переговаривались, а я сидел как будто придавленный бетонной плитой. Ничего не было известно, руководитель сказал, что будет стараться восстановить файлы, весь вопрос во времени, успеют ли это сделать до начала регистрации и отлета самолета.
Объявили регистрацию. Я вспомнил притчу о пяти юродивых и пяти мудрых девах, и представлял, как же было обидно девам глупым, когда перед их носом захлопнулись брачные чертоги. Однако там ситуация была «50 на 50», в моем же случае «99 на 1», входило на борт «9 дев» и только одна оставалась совершенно одна, и холодный ветер уносил ее в никуда как не нужную бумажку.
К концу регистрации, когда я уже совсем обнулился, принесли новые списки уже с моей фамилией. Решили полить бесплодную смоковницу еще раз, может, принесет хоть какую-нибудь фигу.
Вот, наконец, вещевой и фейс-контроль позади, и старенький Ту-154, заполненный под завязку паломниками, выруливает на взлетную полосу.
Как только лайнер набрал необходимые десять километров, по самолетному радио стали читать положенные перед службой молитвы: каноны, правило к причастию и тому подобное, а затем священники, которых было человек двадцать, стали исповедовать летящих пилигримов. Это, несомненно, была необычная молитва и исповедь на высоте, среди великого простора, когда под тобой где-то далеко внизу в разрывах облаков виднелись то родные просторы, то Черное море, то горы бывшей Византии, то рябь Средиземной пучины.
Через пять часов, под крыльями замелькали кварталы Яффы, и ее пригорода Тель-Авива, на весенние холмы которой мы и приземлились.
По преданию именно на месте Яффы Ной начал строить свой ковчег и назвал это место в честь своего старшего сына Иафета, что означает «распространение, простор». Впрочем, и еврейское название города «Иоппа» кроме значения «прекрасный» имеет и значение «распространение воздуха, выдох, дуновение ветра», что тоже как-то было связано с расширяющимся простором. «Прекрасное дуновение распространяется на весь простор», вот что такое Яффа.
Почти незаметно проходим контроль, и у входа нас уже ждут автобусы с гидом в виде молодой монахини в черных очках. Рассаживаемся, и автобус несет нас в Иерусалим. В своих представлениях я почему-то видел Палестину как череду пологих пустынных холмов, покрытых редким кустарником, и очень удивился, увидев за окном высокие хвойные деревья разнообразных видов на довольно крутых склонах, все это отчасти напоминало Крымский пейзаж. Пока мимо окна проносились виды Святой земли монахиня-гид посвящала нас в суровую реальность приближающегося Иерусалима. Потеряться там проще простого, особенно в старом городе, в котором бытуют страшилки о заблудившихся «черных туристах», которые по нескольку месяцев не могут выйти из лабиринта Иерусалимских улочек. Шаг влево или вправо от шествия группы наверняка чревато отставанием и потерей ориентации. Монахиня не советует самим искать выхода, иначе человек запутается совсем, а сразу стараться выходить к Яффским вратам старого города и для этого выучить как «Отче наш» по-английски одну фразу: «Джэфэ гэйт» (Jaffa gate), «Яффские врата», а оттуда можно добраться уже и до аэропорта, или увидеть наши автобусы, всегда стоящие у этих врат.
Интересная особенность старых городов называть врата по названию того места, куда ведет от этих ворот дорога.
Через час пути автобус подкатил к Яффским воротам, город с первого взгляда произвел странное ощущение, с одной стороны стены из светло-желтого камня создавали эффект легкого света, но с другой они дышали непонятной угрозой. Пройдя через врата и площадь Омара ибн эль Хаттаба, о чем я успел прочитать на английской табличке, мы погрузились в кривой лабиринт средневековых улочек. Это действительно был лабиринт, даже старые центры европейских городов с их кривыми улицами, все же оставались улицами, но здесь не чувствовалось никакого порядка, переулки отходили во все стороны под самыми разнообразными углами, неожиданно поворачивая, упираясь в тупички, плюс ко всему арочные переходы создавали ощущение тоннелей. Все эти узкие улочки были битком забиты народом, справа и слева тянулись бесконечные ларьки и магазинчики, торгующие невероятным количеством сувениров, крестов, иконок и всяких всевозможных безделушек. Из каждого магазинчика слышалась музыка, и все это вместе с разговорами на всех языках сливалось в многошумный гвалт. Завидя нашу группу, продавцы арабы кричали нам вслед: «Русский, русский, храм, храм, здравствуй, как дела, батарейки, три доллар, русский, здравствуй, два доллар». Гид нас предупредила заранее в автобусе, чтобы не подходили к ним. Один пономарь все же поддался на их вопли и, когда пытался выяснить, что же ему хотят продать, у него из нагрудного кармана выудили бумажник со всеми деньгами.
Чем ближе к Храму, тем больше стало попадаться арабской молодежи, которая вела себя нагло и вызывающе, и напоминала нашу гуляющую поросль, с тем только удивительным отличием, что все они были совершено трезвы. На улице полно полиции и военных патрулей с характерными темно-зелеными беретами. Армия в основном стояла в кордонах и препятствовала прохождению молодых арабов к Храму. Один подросток, смеясь жестами, стал просить позаимствовать ему мою бороду, чтобы пройти через посты, я же ему показал, что она не отрывается.
Я старался не отставать от группы, но это оказалось не так просто,в постоянно текущей в разных направлениях толпе. Отстал само собой. Тут выяснилось еще одно «приятное» обстоятельство: у меня не включился международный роуминг. Улыбчивая девушка в офисе «Мегафона» лучезарно уверяла, что если я положу на счет более 500 рублей, то он включится автоматически, и она прямо загипнотизировала меня, так что в итоге я оказался без связи в чужой стране, поэтому усиленно работал локтями, стараясь не упускать из виду знакомые затылки.
Храм Гроба Господня вырос передо мной как из-под земли и встретил многоязычным говором и обилием израильских полицейских. Войдя в Храм, подумал, что Он действительно похож на огромный каменный Гроб. Только какой-то обратный гроб, не тот, который ждет покойника и поэтому исполнен тоской и безнадежности, а тот, который потерял мертвеца и исполнен удивления и тайны.
Времени было мало, так, что ни постоять, ни поразмышлять у многочисленных святынь не было ни какой возможности.
Меня сразу впечатлил «камень помазания», и даже не сам его вид, а маленькие цветные бумажные фотографии детей, то ли пропавших, то ли погибших, которые матери клали на «камень», эти фотографии быстро сметались к краю, или в угол, падали никому не нужные на пол, но уже пропитанные благовонным маслом, в котором детские лики расплывались, растворялись и превращались в цветную радугу исполненной надежды. На Голгофу нас, почему-то не пустили арабские подростки, они просто перегородили вход и жестами давали понять, что никого не пустят, люди недоумевали, а полиция, как было видно, не хотела с ними связываться. Так же стремительно нас вывели из Храма и почти бегом погнали по «Виа Долороза», Скорбному пути, ибо на город уже опускались сумерки. Как раз была пятница, день Крестного пути, который вывел нас через Львиные врата, и мы оказались у подножия Масличной горы, на склоне которой в заходящих лучах солнца сеяли золотые купола русского монастыря Святой Марии Магдалины. Преодолев долину, поднялись в гору, попытались попасть в Гефсиманский сад, однако он был заперт, и тогда пошли не в менее роскошный сад женской обители Марии Магдалины, где поклонились мощам преподобномученицы великой княгине Елизаветы Федоровны.
Созерцая мощи и воспоминая все те страшные и необычные события связанные с ними, я не заметил, как группа вышла. Опомнившись, бросился за ней вдогонку. С Масличной горы открывался вид на ночной Иерусалим, как раз с того места, с которого смотрел на него Господь наш Иисус Христос, светился тяжелым золотом купол мечети Омара, но мне было не до этого. Выскочив за врата обители, которые тут же закрыли на засов, увидел пустынные улицы ночного Иерусалима. После заката наступил «Шаббат», он же «Шабаш», он же «Саботаж», — «Суббота», день покоя, когда город почти вымирает, и вокруг не было никаких признаков ни людей, ни машин.
Тут у меня в голове произошло некоторое смешение, я почему-то подумал, что Львиные врата, из которых мы вышли, и есть Яффские, хотя те находились прямо на противоположной стороне города, и я стремглав бросился к ним, повторяя про себя как заклинание: «Джэфэ гэйт, джэфэ гэйт». Далекий окрик по-русски притормозил мое бегство, я оглянулся и увидел, в противоположной стороне еле заметную в сумраке фигурку, махающую мне рукой. Оказалось, что все посчитали, что я уже уехал на первом автобусе, и мою, удаляющуюся фигуру, чисто случайно заметил один из священников.
Как мало человеку нужно для счастья, просто чтобы его не потеряли, каким родным был этот автобус, что, развернувшись, повез нас к Яффским вратам на службу погребения плащаницы в тот же Храм Гроба Господня.
В этот раз, не смотря на ночь, и на заметную прибавку народа мы добрались безо всяких приключений. Зайдя в алтарь Гроба, я был удивлен, что в алтаре сидели какие-то греческие тетки, без платков и в штанах и о чем-то судачили. Меня успокоили, что это единственный православный алтарь в который можно входить не только женщинам, но и вообще кому бы то ни было. Вскоре появился патриарх Иерусалимский Феофил и благословил всех русских священников сослужить ему. Мы облачились в греческие фиолетовые фелони и двинулись двумя рядами сначала к Кувуклии, потом по кругу вокруг Храма, предваряя епископов, что несли плащаницу, наполненную лепестками роз. Обойдя вокруг Кувуклии, выстроились возле нее. Началось, пение стихов Великой Субботы и продолжалось несколько часов. Тут мне стало немного плохо, в висках заломило и сердце закололо, сказывалось переутомление последних дней, однако греческое пение, непривычное для русского уха, сначала привлекло мое внимание, а затем повело за собой и наполнило какой-то торжественной и тихой грустью.
Закончилось действо к часу ночи. Нас даже успели свозить в гостиницу, где мы поспали пару часов, чтобы к шести утра уже отдохнув быть на литургии в русской миссии.
На литургии в большом Троицком Соборе русской миссии, расположенном недалеко от старого города, все было настолько знакомо и понятно, даже не было ощущения, что ты за границей, за многие тысячи километров от родной земли.
Закончилась служба часам к десяти, в то время как схождение Благодатного огня происходило в два часа дня по местному времени, или около того.
Тут нас известили, что шансов попасть на службу в Храм Гроба Господня на схождение Благодатного огня мало, полиция и армия перекрыла доступ к храму еще на входе в город, не пропуская никого. Архиепископ Викентий вел с разными людьми разные переговоры, а время незаметно подобралось к одиннадцати. Наконец мы двинулись к Яффским воротам и увидели там «вавилонское столпотворение», полиция, не обращая внимания ни на какие пропуска, никого не пускала, при попытке прорваться через кордоны на помощь полиции тут же приходили армейцы.
Суть нашей миссии была прозрачна и проста: любыми способами прорваться к Храму, получить Огонь и вернуться с ним к самолету, чтобы доставить его к ночной пасхальной службе в Екатеринбург.
Переговоры архиепископа, видимо, произвели некое действие, потому что ему позвонили откуда-то сверху и сообщили, что через Яффские врата вообще никого пускать не будут, а кто должен пройти, тех отправляют к Новым вратам, которые, как говорят, находились на месте ворот под названием «Игольные уши».
Подойдя к последним, мы увидели не менее удручающую картину, впрочем, нашего епископа быстро пустили за кордон и он стал поочередно выуживать своих. Присмотревшись, я примерно понял тактику полиции и подивился ее изощренности. Во-первых, они не обращали никакого внимания на многочисленные пропуска в Храм Гроба Господня, которые были самых разнообразных цветов, и которыми торговали арабы от 50 до 100 долларов. Полиция, видимо справедливо полагала, что фальшивых пропусков в несколько раз больше, чем настоящих. Во-вторых, полицейские не то чтобы совсем никого не пускали: пропусканием людей полиция управляла агрессивностью и напором толпы. Пуская примерно по человеку, каждые три-пять минут, исходя из каких-то своих собственных соображений. При попытке толпы надавить, полиция тут же прекращала пропуск и начинала его вновь, только когда все успокоятся, при этом, объявляя на еврейском, арабском, английском и по-русски, что пустят всех, как только люди успокоятся. Радостно прорвавшийся, впрочем, рано радовался, через пятьдесят метров его ждал новый кордон, работающий по тому же принципу мембраны пропускающий только в одну сторону с неизвестным принципом. В конце концов, вся энергия толпы гасла, она рассеивалась по улочкам старого города, попадала в многочисленные карманы полиции… Были перекрыты абсолютно все пути, во всех направлениях, и многие паломники «встретили» схождение огня, на кривых улочках, смотря в холодные, как у рептилий, глаза полицейских. Все это было похоже на прохождение мытарств в посмертном странствии души.
От нечего делать, я стал присматриваться к полицейским и солдатам. Полиция была налегке в светло бирюзовой форме, солдаты зеленели темной зеленью, в полной экипировке: в бронежилетах, с полными подсумками, с касками на плечах и автоматами М-16, с беретами на головах и все слегка не бриты. Сразу бросалось в глаза присутствие женщин, некоторые из них были подкрашены, и вели они себя суетливей и визгливей, чем мужики, постоянно с кем-то препираясь и толкаясь. Среди полицейских было много светлокожих, явные ашкенази, или вообще славянской внешности, многие говорили по-русски. Армейские же части, в подавляющем большинстве были смуглые, явные сефарды. Наш гид, молодая монахиня, прожившая уже несколько лет в Израиле, объяснила, что из армейцев здесь только пограничники, которые всегда помогают полиции при опасном скоплении людей. Ей достоверно известно, среди как полиции, так и пограничников много тайных христиан, чего нельзя сказать о других частях Израильской армии.
Прошли через эти узкие врата не все из нашей группы. Кто-то устал ждать и отошел, кто-то попытался прорваться сам, те, кто держался за епископа – прошли все. Дело в том, что Владыко добился для сопровождения нашей группы израильского полицейского, который и должен был провести нас через кордоны полиции и армии. Так и произошло. Полицейский вел нас неописуемым маршрутом, и если путь от ворот до Храма неспешной походкой занимает от силы пять минут, то тут мы шли до Храма полтора часа. Шли по всяким закоулкам, ныряли в улочки, и миновали не менее двадцати постов. Был в этом и свой плюс, я увидел город с таких ракурсов, из таких подворотен, в которые никогда не рискнул бы даже сунуться. Удивило обилие проводов самых разных цветов и размеров, что безо всякого порядка, переплетаясь друг с другом, то расходясь, то сходясь, висели и вились по стенам во всех направлениях прилепленные к стенам как попало.
Перед самым храмом полиция погнала нас как баранов: «ком, ком, бистро, бистро», подгоняли нас стражи порядка, будто гнали в крематорий, а не на Благодатный огонь. И маститые протоиереи, дородные матроны, бледные старушки, крутозатылковые бизнесмены и представители многих других сословий России галопом бежали навстречу чуду.
Время уже давно перевалило за час дня, я успел во время бега еще повернуть голову и увидел на боковой улице возмущенную толпу перед заграждениями и строем автоматчиков, у которой, возле самого Храма, уже нет никакой надежды попасть во внутрь.
Надо сказать, что прорывались и одиночки. Один из известных батюшек Екатеринбурга, оказавшись у заграждения, возле которого ему объявили, что у них приказ больше никого никуда не пускать, через арабский магазинчик за сто долларов пробрался на соседнюю улицу и прошмыгнул за спиной стражников. Однако эта улица привела его к входу в армянский предел Храма Господня, где стоял непоколебимый армянин и перекрывал вход неверных к своей святыни. Наш батюшка, как он рассказывал сам, прошедший столько преград и оказавшимся перед последней чертой, вдруг исполнился невероятного красноречия и воззвал к преграждающему вход. «Как это ты меня не пускаешь? Я ведь брат твой. Я ведь тебя от турок спас, я ведь за тебя кровь проливал, ночей не досыпал, жизни не жалел, чтобы уберечь от всех бед. И ты брата своего не пускаешь? Я не верю своим глазам. Не ужели ты не узнаешь меня, брат мой родной? Как это может быть?» Армянин, не выдержав такого напора, заплакал, обнял батюшку и провел его через армянский предел к самой Кувуклии. Другая паломница, оказавшаяся в тупике близко к Храму, увидела, как сначала один паломник, затем другой шмыгнули в боковую дверь. Она, не долго думая, последовала за ними, и увидела в открытую дверь туалета, что из верхнего окна последнего кого-то вытягивают наверх. Паломница тоже протянула руки, вытянули и ее, и по крышам провели на купол Храма Гроба, где она оказалась среди пляшущих эфиопов, где и получила, прямо на куполе Благодатный огонь.
В Храме тоже был живой коридор из полицейских, по которому нас прогнали через боковую дверь прямо в греческий предел Гроба Господня. Время подходило к половине второго, и внутри было полусвободно. Конечно, тут надо отдать должное полиции, не было ни давки, ни толкотни, народу было ровно столько, сколько необходимо, не было никаких «случайных личностей», коих еще вчера вечером было полно. После нас запустили еще одну партию народа, и на этом доступ в Храм прекратился.
Вскоре понесли хоругви, затем появилась группа арабской молодежи, бьющая в барабаны, и выкрикивающая по-арабски кричалки, которые, как мне объяснили, переводятся как: “Здесь Огонь, Здесь Истина и Жизнь”; “Христос – наш, Он родился в нашей деревне”. Затем прошли корреспонденты, какие-то делегации, и, наконец, из алтаря, что напротив Кувуклии двинулась процессия греческого духовенства вместе с патриархом Феофилом, таким маленьким, что только его митра была видна из-за плеч. Кувуклия мне была видна чуть сбоку, и я видел, как патриарх с кавасами три раза обошел вокруг нее, затем его разоблачили и ввели внутрь, и тут же погасили во всем Храме свет.
До этого момента я особо не размышлял о природе Благодатного огня. Сходит себе и сходит, хорошо, что именно у православных. Чудо, и ладно, мало ли чудес на свете. Но теперь странные и недоуменные мысли полезли мне в голову. Как это может быть, что вдруг ни с того, ни с сего, зажигается огонь. Замелькали предположения о зажигалках в карманах патриарха, о самовозгорающемся фосфоре, о тайных нишах и много других подобных способов. Впрочем, мысли эти были вялыми, потому что если уж верить, что мир из ничего сотворен и Христос воскрес, то в явлении таинственного Огня не было ничего сверхудивительного.
В этот момент ко мне стало подбираться какое-то смутное осознание. Я все время недоумевал, почему Огонь сходит именно в субботу, а не в Пасху, что было бы и логичней, и понятней, но теперь неуловимый образ стал расцветать в моей душе. Я уже упоминал, что Храм Гроба Господня мне напомнил «каменный гроб», но это было не совсем то, вернее то, но не совсем. Оглядывая всю эту многоязычную, тесно стоящую толпу, что в сумраке храма держала над головами цифровые приборы, горящие экранами, как волчьи глаза. Глядя на рыскающих с огнетушителями за плечами настороженных полицейских, глядя на все это напряженное ожидание, я понял, что мы похожи здесь на томительно жаждущих в аду света. Полицейские обернулись бесами, а люди – бесплотными душами, опущенными во тьму. Фосфорические вспышки вспыхивали, то тут, то там, не давая света, а, только ослепляя, и сотворяя мрак еще плотней.
Великое ожидание было разлито кругом. Глубокий сумрак человеческой природы томился в ожидании проблесков света, как томится ночь в ожидании дня. Не этого света, а того. Темный храм, как ночь среди дня, но в этой ночи ждут день среди ночи. Ждут не того света, что после ночи, а того, что и за днем, и за ночью. Ждут света с той стороны, ждут, потому как он обещает встречу с теми, кто ушел «на тот свет». Ждут внутреннего света, не того внешнего, что освещает формы, а того внутреннего, что освещает суть. Не того света, который важен для живых, а того, что более важен для мертвых.
И в это время раздался оглушительный звон и рев, замелькали огоньки, и через какое-то время весь Храм наполнился теплым оранжевым сиянием от бесчисленного количества свечей. Тело Христово сначала явленное как оборванные лепестки роз, теперь явилось в виде тысяч огней пылающих на тридцати трех свечах.
Нельзя сказать, что был неописуемый восторг, было именно тихое восхищение, но такое, которое сильнее смерти. Это явилась Тайна.
С горящими свечами я поспешил из Храма и оказался на ярко освященной площади. Какой-то погранец в кипе бросился ко мне, стараясь потушить свечи, и я поймал его злобный взгляд, но, увернувшись, побежал дальше. Улицы были полупустынны, куда-то делись все кордоны и многочисленные толпы и я, через несколько минут, был уже у Яффских ворот.
Я вышел из них, оставив за спиной душный лабиринт восточного города, передо мной лежал путь на Яффу, во врата морского и воздушного океанов. Откуда и «да распространится» Благодатный огонь по всему простору, просочится в каждую клетку человеческого общества и как теплый ласковый ветерок принесет одновременно и прохладу жаждущим и тепло замерзающим душам. Яффафа — отверзись.
Теперь домой.