1. Имурта
Кругом стоял сплошной туман, так что перед собой я видел только небольшой участок тропы и пространство метра в полтора. Я, поднимаясь по ущелью горной речки Имурта, стоял где-то посередине от места впадения Имурты в речку Куба до Баготашского перевала, цели нашего похода.
С алтайского языка “Баготаш” – “каменная лягушка”, «Куба» – «туманная река», а Имурта – «черемуховая», эта черемуха только что из тумана и окатила меня сверху ледяной росой, и я стал как мокрая лягушка. Ладно, пошли дальше. Более сильные участники группы и проводник с лошадьми, нагруженными нашими вещами, были далеко впереди, а более слабые, далеко позади. Места на лошадях всем вещам не хватило и свой рюкзак мне пришлось нести самому. Omnia mea mecum porto. «Все свое ношу с собой». Если смысл фразы в том, что мудрому не нужна поклажа, ибо знания и опыт прокормят и дадут ему везде приют, то мой рюкзак при каждом шаге на крутом подъеме напоминал мне о моей глупости. Поскольку перед этим меня впечатлил покорный вид алтайских меринов, что понуро и без эмоций тащили чужой груз в горы, то теперь, обливаясь потом и задыхаясь в разряженном воздухе пропитанным пыльцой разнотравья, так что нечем было дышать, я приговаривал в такт шагам: «Вперед, вьючное животное». Это и вправду помогало: все становилось безразличным, в голове мелькали обрывки каких-то бессмысленных фраз и короткие отрывки глупых песенок. Иногда мозг просто зацикливался на каком-нибудь слоге типа: «бум-трям, трям-бум». Я попытался было начать Иисусову молитву, но мое животное состояние усталости никак на нее не отреагировало, и она быстро заглохла. «Бум-трям» было понятней.
Я остановился стараясь протереть щипавшие от пота глаза, но эффект стал обратным. От влажных рук глаза стало щипать еще больше. Это сочетание духоты и влажности просто убивало. Плюс ко всему прибавилось ощущение полной заброшенности. Я не был уверен, что иду туда куда нужно.
Хотя проводник успокаивал, что тропа тут одна и из ущелья все равно не уйти, как с подводной лодки, но я уже успел чуть не заблудиться. Проходя ниже, вышел на пустую стоянку среди горного кедрача и, увидев разветвление, пошел по одной из тропок, которая быстро закончилась тупичком у озерца, с оставленным тюбиком пасты. Внутри меня сначала всплыла фраза: «возвращаться плохая примета», а потом тихий голос подсказал, что лучше срезать через горную тайгу. «Стоп» – сказал я тогда сам себе, – «это мы уже проходили». Я вернулся обратно на тропу и, прикинув, куда бы я срезал путь, понял, что в этом направлении никогда бы на нее не попал. Что за удивительная способность у человека заблуждаться и уверенно выбирать самый гибельный для себя путь.
Туман особенно усиливал ощущение одиночества, но с налетом какой-то таинственной значимости. Это не было одиночество заблудившегося, а одиночества человека во вселенной, или даже, одиночество самого сознания, окруженного непробродимой тайгой тайны.
Конечно же, в сознании постоянно мелькал образ «ежика в тумане», тем более что вокруг было полно можжевельника и его ягод. Но подумав, я решил, что «ежик» здесь не подходит, ибо он философски порожняком болтался по своему подсознанию, я же целенаправленно иду под грузом в определенном направлении. «Ёжик в тумане» это метод свободных ассоциаций, я же шел прямо через туман подобно читающему уму шествующего по мутно-белому полю книг.
Я стал присматриваться вперед. Вот показывалось какое-то мутное пятно, которое постепенно обрело формы огромной ели, похожей на китайский иероглиф «му» – «дерево». За ним стало появляться другое мутное «му».
Я остановился передохнуть. В окружающем меня молоке гасли все звуки, кроме беспокойного треньканья какой-то птички.
Если природа – книга, то, как ее читать? Вот, допустим, это дерево – буква. За ним другая буква. Ну и что? Я не знаю чем эти буквы отличаются друг от друга, поэтому бессмысленно пялюсь на них, как младенец на букварь, хотя, глядя на нее, как на китайский текст, тем не менее, чувствую присутствие некого смысла. Но в чем он?
Я шел, вчитываясь в то, что выплывало ко мне из тумана. Дорога подо мной шла строчками. На конной тропе копыта чрез определенный интервал выбили выбоины заполненные водой, я же шагал по бугоркам между ними, что было весьма удобно. Из тропы торчали то камни, то корни. Справа-слева колыхалось разнотравье, навстречу из молока выплывали кряжистые деревья. Я стал всматриваться в каждую травинку, в каждый камушек, в каждую веточку, будто понимаю, что они мне хотят сказать.
Мне показалось, что постепенно моя походка изменилась, она стала менее порывистой, более плавной, будто я крался к добыче. Взгляд стал цепким, уверенным, а не рассеянным. Усталость перестала раздражать, будто я перестал быть чужеродным элементом этой враждебной природы заброшенный сюда из своего уютного и безопасного мирка, а как бы стал одной из частей окружающего смысла, и мое движение осмысливало окружающее пространство. Внутри сама собой закрутилась Иисусова молитва.
Впрочем, это длилось не долго, я поскользнулся и увлекаемый рюкзаком, улетел в густые и мокрые заросли зонтичных. До этого я был мокрый изнутри из-за пота, плюс мои штаны и шляпа промокли насквозь от росы. Падение завершило картину и довело ее до совершенства: я был теперь весь мокрый насквозь. Я лежал в траве, смотрел вверх на туман над собой и отдыхал. Надо мною склонилось растение, похожее на наш чертополох, с огромным бордово-мохнатым цветком, на котором отдыхал мокрый шмель. На перышках цветка серебрились мельчайшие капельки. Я наклонил ближайший листик и слизнул росу.
Надо вставать и идти дальше. Куда идти и сколько идти? Туман съел не только пространство, но и цели. Если все равно куда идти и сколько идти, тогда открывается удивительная радость ходьбы. Если приглядеться и прислушаться к ней, то это очень интересное занятие. Смысл ходьбы разрушает цель. Если ты идешь от пункта «А» в пункт «Б», то твои шаги есть только средство и человеку хочется быстрее завершить свой путь. Если же никакой цели нет, а движение это и есть твой образ жизни, то тогда ходить невероятно интересно.
«Идти» это не процесс, а состояние. Недаром говорят, что тебе эта вещь «идет». «Идет» – значит тебе к лицу, стала органична тебе самому и поэтому неотделимо движима с тобой. Ты «идешь» этой природе, значит, ты стал ее частью и уже не боишься промокнуть.
Я встал и пошел и вскоре вышел к кристально чистой Имурте. Умылся и попил воды из пригоршни, разглядывая некоторое время, как вода играет на дне с разноцветными камушками.
Какое-то чувство умиления настигло меня: как прекрасна природа. Как удивительная картинка из моей детской книжки, которую я пытался прочитать, не понимая букв.
2. Замок духов
По мере набирания высоты характер тумана изменился, он потерял свою целостность и пошел клочками, так что иногда открывалось серое небо и более-менее отдаленная перспектива. Изменился и вид под ногами: высокое разнотравье с кедрачом ушло, обнажились камни и начались заросли какого-то безликого кустарника по пояс вышиной, который, впрочем, скоро сменился ковром карликовой березы и лилипутовой ивы.
Неожиданно туман впереди расступился, и впереди открылся «замок духов». Останцовые скалы образовывали на плато альпийских лугов две зубчатые короны, напоминавшие развалины замка.
Про этот «замок духов» я в свое время прочитал классическую страшилку. Мол, когда еще в советские времена стали прокладывать туристические тропы, то алтайцы умоляли не вести тропу через «замок духов», они сами это место обходят стороной, поскольку духи убивали тех, кто приходит в их замок без спроса. Конечно же, на эти взывания не обратили внимания, и конная группа из восьми человек с рацией стала бить тропу и заночевала у замка горных духов. Утром она на связь не вышла. Спасательная группа нашла всех мертвыми с выражением ужаса на лице. Созданная комиссия из ученых установила, что ветер, проходя через скалы, образует ультразвуковые волны опасной частоты, могущее вызывать поражение головного мозга. Тогда под скалы заложили динамит и взорвали, с тех пор всякие подобные явления прекратились.
При приближении было действительно видно, что скалы значительно осыпались, в результате ли взрыва или естественных причин, но даже в нынешнем виде производили внушительное впечатление, своими вздымавшимися вверх тридцатиметровыми пиками.
Почему-то в сознание вдруг всплыл сегодняшний ночной сон, который я утром благополучно забыл. Так вот, вижу я себя, будто стою на пороге дома, а в дверном проеме мне показывают висящее на паутинке радужно переливающееся перышко. И голос, который как бы объясняет, что это и есть моя жизнь, и на перышке, как на голограмме записано все мое прошлое и будущее и что время для меня уже исполнилось и завтра будет моя последняя вершина, и выше я уже никогда не поднимусь.
Все это всплыло так ясно и отчетливо, что меня вдруг охватил страх смерти. Меньше всего я думал помирать здесь, ведь я еще такой молодой, такой полный сил. Я даже молюсь иногда. Я нужен людям. Я…, у меня… мне еще… Внутренний диалог вдруг остановился всплывшей самурайской пословицей: «смерть легка как перышко, а долг тяжел как гора».
Я огляделся. Окружающий ландшафт был совершенно невзрачен. Под ногами валялись выбитые из тропы и обмазанные липкой глиной камни. Даже бегущий по ним рядышком с тропой ручей был мутный и глинистый. Унылые кустарники торчали как метла. Достав бинокль, стал смотреть на замок духов. На одной из вершин действительно заметил деревянное изваяние идола. По зубцам лазали ушедшие вперед подростки.
Чего-то мне не хочется туда. Однако другой тропы не существовало и я, вздохнув, понуро поплелся навстречу Божьему суду.
Внутри воцарило тупое безразличие. Оно действительно было тупое, я вдруг отмахнулся от темы смерти, как от мухи и пошел сам себе дальше, как будто ничего не случилось. Какая-то агрессивная и примитивная инфантильность жестко пресекла даже помышление в ту сторону.
Я раньше никогда не замечал в себе такого быстрого перехода от страха смерти к тупости и, шагая по камням вверх, стал мучительно искать имя этому переходу, пока все это не собралось в слово: «деградация».
Я даже остановился. Конечно, в последнее время я деградирую прямо на глазах. Внешне ничего вроде бы не изменилось, но ушло какое-то внутреннее ощущение целостности. Можно бороться с внешними врагами и обстоятельствами, можно бороться с внутренними страстями и недостатками, но нельзя бороться с собственной верой.
Я побрел вверх по тропе и обогнув остов «замка» зашел к нему с тыла. У большого камня наш проводник беседовал с двумя конными «алтайцами». Я же, подчиняясь скорее какому-то инстинкту, чем разуму, полез на скалу вверх. Подниматься было не сложно, и вскоре я восседал на одном из зубцов. Тут действительно постоянно дул ветер и как-то подвывал между скал. Соседство идола было не уютным, и я открестился от него, написав на скале осколком камня православный крест.
Скала выглядела очень старой и какой-то уставшей, покрытой черно-серо-красными лишайниками. Многочисленные трещины и осыпи говорили о ее дряхлости и скором (в геологическом масштабе) конце. Вокруг валялись отколовшиеся глыбы, и трещины пронизывали скалы сверху до низу. В расщелинах росли небольшие сосенки.
Почему-то созерцая эти осколки «гнилых зубов», хотелось представить их в тот момент, когда эти скалы были молодыми, и пытались дотянуть до небес сущность земных недр. И что теперь? Теперь их удел только пугать доверчивых туристов.
С возрастом амбиции молодости еще остаются, но в реальности человек уже не может достичь того, что мог раньше и он становится памятником своему прошлому.
Сидя на вершине, я проводил глазами спускающихся алтайцев, посмотрел как беззаботно карабкаются по скалам подростки и мне стало полегче. Немощь и нищета осыпавшихся замков – вот человек.
Камни разрушаются, чтобы объяснить мне, не только то, что все в этом мире бренно, а еще, что нет веры обещаниям, крепким как камень и великим как гора. Дети не должны верить детским картинкам, иначе из них никогда не вырастут воины готовые до конца отстаивать веру, что смерти нет.
3. Баготаш
Я уже плелся позади, когда мы восходили по плато на Баготашский перевал. Меня поразило обилие воды на этом высокогорье: бежали многочисленные ручейки, то тут, то там я вляпывался в небольшие болотца и мелкие озерца. Выглянуло солнце, а вместе с ним и вспыхнули тысячи цветочных солнц. Цветы и камни как-то удивительно сочетались и дополняли друг друга. «Каменные цветы»: голубые водосборы, фиолетовые фиалки, желтые лютики, куполки дикого лука-резунца и многое другое, все это разом засветилось в ответ на пробившиеся лучи.
До лука я дорвался. У меня присутствовало представление, что дикий лук должен быть горьким, но он показался мне больше похожим на хлеб. Организм пришел в страшную заинтересованность, и я начал набивать рот луком на ходу, одновременно выискивая глазами новую полянку. Я даже испугался, не нарушу ли я экологическое равновесие, пожирая столько лука, и не скрутит ли меня какие-нибудь рези в животе, но все усвоилось как нельзя лучше. Чуть выше цветы исчезли и остались только камни и трава.
Сверху, с перевала, замок духов, по сравнению с окружающим грандиозным размашистым разноцветным плато, выглядел таким смешным и маленьким, словно дети насыпали две пригоршни камушков.
Мы успели подойти к краю пропасти и взглянуть вниз на Каракольские озера. Взгляд выхватывал крытые каменистые склоны, что нисходили в долину, где блестели лужицы озер. Перед озером лежала серо-белая шапка ледника, на котором стояли крошечные фигурки людей.
Впрочем, созерцали мы не долго, поскольку снизу из ущелья вдруг выползло темное облако, словно некое живое существо и перекрыло картину. Ощущение в облаке было совсем другим, чем в тумане. Туман стоял неподвижно, облако же куда-то целенаправленно двигалось; туман был теплым и нежным, а облако холодным и жестким.
До чего же прекрасно облако, когда смотришь на него снизу и как я в детстве мечтал попасть на облака. Мне представлялись они в виде мягкой теплой ваты или перины. Вблизи же облако оказалось весьма враждебным, в нем не было ничего от той благодушности, что виделось с земли. Оно ползло прямо над землей, примерно в полуметре и как бы перебирало многочисленными косматыми ножками. Наконец оно накрыло собою весь мир, стало реально холодно и зябко. Я совершенно запутался в направлениях и не знал куда идти. Вдруг, как призрак из облака выехал проводник с четырьмя лошадьми и снова нырнул в мокрую взвесь, сказав, что направляется в «город туров».
Я последовал за ним, и мы спустились чуть ниже, так что облако ползло над нами метрах в двух. Голова проводника иногда скрывалось в нем и казалось, что это едет «всадник без головы».
Поднявшись на очередное плато над Каракольскими озерами, я попал в «город туров», который меня поразил, не столько своим видом, сколько духом. Плато, усеянное плоскими камнями, просто напрашивалось для такого рода деятельности, и еще с советских времен каждый поднявшийся сюда считал своим долгом сложить пирамидку или «тур». Здесь их было несколько сотен самой разной архитектуры: от классического столбика камней, до ворот в рост величиной и правильных пирамид. Были там и конструкции в виде сердца или унитаза, но это уже экзотика. Так и образовался «город туров».
Какая-то концентрация тоски витала кругом. С первого раза я не понял с чем она связана. Вот люди из города, собрали рюкзаки, преодолели свои немощи и страхи, забрались на два километра выше уровня моря и в знак своего геройского поступка оставили пирамидку. Но почему-то вид «города» не вызывал ощущения геройства, скорее все это напоминало заброшенное китайское кладбище или некрополь времен гражданской войны.
В чем тут дело? Зачем вообще человек едет на природу? Расслабиться? Преодолеть себя? Приобщиться к красоте и силе природы?
На самом деле ничего этого не происходит. Человек хочет просто выбить себя из привычного ритма жизни и мировидения. Если природа устроена человеком в виде садика или парка, то тогда логика его устройства понятна человеку. Парк это попытка человека навязать свое понимание природе. Виды же дикой природы не поддаются логике, и человек напрягается, стараясь разглядеть в этом величественном хаосе хоть какую-то структуру. И не находит. Тогда человек и оставляет знак своей растерянности и непонимания перед встречей с тем, что он здесь лицезрел, но не смог вместить. Физическую гору он, может быть, и преодолел, а вот духовную – вряд ли.
И Бога в природе нет, видим мы только сломанную машину, оставленную на доламывание плохо учащимся детям. Если через природу и можно увидеть Бога, то только ужаснувшись величием развала. К ветхой ткани не пришивают новых заплат.
С радостью я покинул этот памятник человеческого бессилия. Меня уходящего вдруг догнал детский вопрос: почему перевал называется «каменная лягушка»? Общепринятое объяснение, что там есть скала в виде лягушки, я знал, но такие объяснения подобны ситу, которым нужно зачерпнуть воду, вроде и набираешь полным, а пить нечего.
Конечно же, на перевале столько воды и болотц, что просто идеальное место для лягушек. «Каменная лягушка» – лягушка живущая в камнях. Нигде, кроме как на «баготашском перевале» не чувствуется такая связь между камнем и водой. Туман, ручьи, болота, дождь, лед и облака здесь сливаются и переходят друг в друга на фоне мнимой незыблемости камней.
Потом пришло в голову словосочетание «каменный цветок», что пытался сделать Данила-мастер. Если понимать под «каменным цветком» желание и старание явить из необработанной формы ее живую красоту, то под «каменной лягушкой» можно понимать желание и старание из необработанной формы явить ее жизнь.
Бедные «НЛП-исты» стараются превратить «лягушек в принцы»; бедный Иван-дурак хочет чтобы его «лягушонок» навсегда остался принцессой, а ведь лягушка на то и земноводное, чтобы соединять собою землю и воду, а значит отвечает за переход из того мира в этот. Кто хочет постигнуть тайны мира, должен, наоборот, из принца стать лягушкой. Или никто не станет принцем или принцессой, если в своем детстве не побывает лягушкой, то есть если не будет стоять на границе между мирами. Хочешь что-нибудь понять – становись лягушкой.
Лягушка – существо перехода из небытия в бытие, символ воскрешения. Недаром первым христианским символом была даже не «рыба», а именно лягушка. “Бага” – символ Бога.
Вспомнил, что как-то холодным осенним днем при копке картошки лопатой разломил застывший ком глинистой земли, в котором, как в гробике лежала скорченная лягушка, а внутренние половинки камня как в формочке отпечатали контуры ее тела. От тепла ладоней и дыхания лягушка ожила и скакнула с моих рук. Или как мне принесли замороженную в камень щуку. Когда я ей распорол ножом брюхо, из него выскочила лягушка и поскакала по столу.
Перевал это всегда лягушка. Каждое животное это символ способа перехода отсюда сюда, «лягушка» это самый таинственный переход, наиболее скрытый от чужих глаз. Лягушка – это способ чтения про себя.
Я стоял посреди баготашского плато. Позади меня прижимаясь к земле, наползала очередная огромная медузообразная туча, толкая впереди себя клубящуюся тупорылую морду. Впереди туч не было и огромное солнечное поле освещало горные вершины, что стояли друг за другом, все больше истончаясь и бледнея, пока, в конце концов, не исчезали в сизой дымке неба, постепенно превращаясь в задумчивые облака.
Меня, что называется «накрыло» от этих просторов. Ладно, пусть все идет, как идет.
Аллилуйя.