Оле уже нужно было уезжать, чтобы на Пасху быть дома, но она ждала отца Ефрема, чтобы задать интересующие ее вопросы. Нет, теоретически Оля все прекрасно понимала, читала разные духовные книги и все такое, но она не знала изнутри, зачем стала ходить в Церковь. Вроде бы привела туда ее «умная подруга», но это «вроде бы» и смущало, потому как «умная подруга», в отличии от нее в Церкви больше не показывалась. Когда ей приходилось вместе со всеми вставать в Церкви на колени, то она говорила сама себе: «Во, дожила, уже на колени со старухами встает. Во, платок нацепила, во до чего довели человека». Тем не менее, она надевала платок и вставала на колени вместе со всеми. Всегда стараясь дойти до самых основ, Ольга терялась, не видя основания для своего поведения.
Не знала Оля и как оказалась в пустыньке отца Ефрема: где-то услышала, кто-то подтвердил, нашлись деньги и время побыть здесь как раз на Великий пост. Может здесь она найдет ответы на свое внутреннее недоумение.
В пустыньке в это время, кроме отца Ефрема, она застала только Вову-зэка и Витю-дауна, которые ее окончательно, что называется, «достали». Отец Ефрем Ольге понравился и видом и душою: спортивный, имел разряд по конному спорту и боксу, спокойный, добрый, немногословный, но ей было не понятно, почему он терпит рядом с собою этих двух недолюдей.
Отец Ефрем, как ей говорили ранее, очень духовный человек, оставил монастырь вопреки всем советам и поселился в заброшенной деревушке, где сохранилась каменная Церковь, для организации здесь пустыньки, слух о нем распространился, и к нему частенько заглядывали паломники, но охотников остаться здесь подольше было маловато.
Вова-зэк, тот появился сравнительно недавно неизвестно откуда, все руки в наколках, вид жуткий, взгляд злобный. Пришел не один, а с жеребцом, так сказать, в качестве взноса. Говорил, что его ему дали местные фермеры. Только если они его и дали то видать для смеха, потому что скотина эта была совершенно не управляема: при виде человека жеребец прижимал уши и рычал как собака, при этом пытался укусить или лягнуть. Его привязали железной цепью к огромному дубу посреди двора и бросали ему издалека сено, а он от злобы грыз на дереве кору и рыл землю копытами. Все говорило за то, что Вова-зэк просто скрывается от милиции, в Церковь он не ходил, поселился отдельно в заброшенном доме, Ольгу невзлюбил с первого взгляда и всячески старался продемонстрировать это.
Другое «чудо природы» появилось у отца Ефрема вместе с ее появлением. Как известно, все дауны, на одно лицо: маленькие скошенные глазки, полуоткрытый рот, торчащие уши, умственная отсталость. У Вити было лицо чистого «дауна» с непроходимой тупостью в глазах, но соображал он нормально, хотя не без странностей, и даже, как он говорил, окончил школу без троек, чему она вполне верила. В школе и во дворе его пасла мама, не давала никому в обиду, но пришло время армии, к которой он оказался годен, кроме внешнего вида. Мама поняла, что сын ее из армии не вернется. И действительно, когда Оля первый раз увидела его «лицо», то ей сразу захотелось двинуть ему по физиономии. Мама, получив повестку, не заходя в военкомат, бросилась с ним к старцам. Старцы посмотрели на Витю и отослали его к отцу Ефрему, чтобы, видимо, балластом уравновесить духовную жизнь последнего. Вместе с Витей старцы прислали отцу Ефрему в хозяйство и кобылу, запуганную до крайности, она даже траву щипала с оглядкой, но в тоже время была воровата и ленива. Жеребец при виде ее совсем взбесился, так что страшно было смотреть. Вите-дауну батюшка доверил ключи от продовольственного склада, чем тот широко воспользовался: выдавал продукты по минимуму, при этом сам любил закрываться внутри, после чего уже никто не видел тех фруктов и деликатесов, что завозили в пустыньку немногочисленные паломники. Действительно, с такими замашками не долго бы ему жить в армейской обстановке. Отец Ефрем ходил голодный, но не разрешал «Витечку» трогать, что возмущало Олю, и она не понимала, почему бы не осадить эту пиявку…
Наконец Ольга дождалась, когда отец Ефрем «появился на свет», и стала осторожно допытываться у него, почему она все же ходит в Церковь? Именно по внутреннему, не по книжному; что тянет ее туда, если убрать и виды, и звуки Церкви, архитектуру и благолепие, все внешнее, ведь ее тянет помимо этого и вне этого. Но что это такое?
Отец Ефрем ответил, что тянет ее «ребеночек», но видя так просто ему не отделаться, объяснил, что тянет ее тайна детской веры и детской души. Это великая тайна и ее нельзя никому открывать, ее надо хранить и беречь. Носить в себе, под сердцем, ведь тайна это называется вера, а вера же – ребенок. Что он сам верит по детски, и собираются к нему детские души, такие как эти Вова и Витя, а он малодушничает здесь. Его ярость прикручена к дубу железной цепью, и его похоть пасется на лугу, и боится, как бы чего не вышло…
Ольгу такой ответ только разозлил, мало того, что она ничего не поняла, да еще конокрада и дезертира приравняли к детям.
Впрочем, готовые сорваться с ее губ возражения пресекли шумы и крики. Она вскочила и увидела, что жеребец, по неизвестной причине, сорвался с цепи и с диким ржаньем носился за кобылой, та же безуспешно пытаясь ускакать от него, храпя, яростно лягала жеребца обеими задними ногами. Отец Ефрем схватил рядом лежащую доску и бросился наперерез коню. Она тоже схватила какие-то грабли и побежала за ним на помощь. Откуда-то показался Витя-даун с резиновым шлангом в руках. Люди сбились в кучу, а кобыла жалобно ржа, сама прижалась к людям трясущимся телом, и было видно, как она напугана. Ей самой было жутко, жеребец нарезал вокруг них круги, все более сужая их по спирали, его вид как-то изменился, он стал походить на чудовище из фильмов ужасов, восставшее из ада. Она поискала глазами Вову-зэка, его сила как никогда сейчас была бы кстати, но увидела его спокойно стоящего вдали у продовольственного сарая, внимательно наблюдающего за происходящим. У Ольги проскользнуло подозрение, не он ли отвязал жеребца для каких-то своих зловещих целей.
Жеребец сначала побаивался ощетинившейся воинственной группки, он то подбегал, то отскакивал, скаля зубы, но потом уверенно и решительно пошел напролом, чуть боком, готовый применить и зубы и копыта ради своей добычи. Ольга струсила, растерялась, и спряталась за отца Ефрема, а тот, неожиданно для всех, а главное для жеребца, бросился вперед и вскочил на его спину, оторопевшего от такой наглости. Конь взревел, взвился на дыбы, на его губах вскипела пена, и ринулся в неизвестном направлении, унося с собой бедного священника. Ольга только увидела, как мелькнула из-за спины развивающаяся борода отца Ефрема, да услышала удаляющийся треск ломающихся веток.
На нее напало оцепенение, на Витю-дауна же наоборот напала гиперактивность, он что-то возбужденно говорил, махал руками, затем вскочил на все еще жавшуюся к ним кобылу, и галопом погнал ее вокруг Церкви не останавливаясь. Было ощущение, что он наконец-то свихнулся по-настоящему.
Отец Ефрем не возвращался, стало темнеть, она стояла одиноко с граблями и смотрела, как мимо носится сумасшедший «даун», а где-то за кустами прячется насильник и убийца. Она быстро пошла в дом, взяла с собою топор и заперлась в своей комнатке. Так обняв топор, незаметно и заснула…
Ранним утром, чуть только начало светать, Ольга, не оставляя топора, вышла из дома: отец Ефрем не вернулся. Возле Церкви в холодном светлом утреннем тумане темнел силуэт кобылы, а рядом с ней еще что-то. Она подошла и увидела у ее ног жеребенка. Кобыла, видимо, совсем недавно ожеребилась и нюхала лежащий рядом послед. Оля удивилась, так как не замечала, чтобы у кобылы было большое брюхо, хотя в этом не очень-то разбиралась. Жеребенок был явно слаб, он все время пытался подняться на ноги, но, чуть приподнявшись, снова падал на траву. Сдерживающийся ранее гнев вдруг вырвался наружу. Ольга в ярости бросилась в дом, молотя обухом топора в дверь комнатки «дауна». Она орала, чтобы он посмотрел, до чего он довел кобылу; что это он весь вечер на ней носился, что он бросил ее на ночь, и вот теперь она скинула; что это он отвязал жеребца; что это из-за него отца Ефрема до сих пор нет; что его место в дурдоме; что они с этим убийцей за одно; что она им не дастся.
Ошарашенный и заспанный Витя-даун выскочил из комнаты, посмотрел мимо нее и бросился на улицу. Там он подбежал к жеребенку, как-то по-детски всплеснул руками, схватил новорожденного и понес его в дом, при этом бормоча какие-то ласковые слова. Жеребенок же продолжал сучить задними ногами, бороздя по земле, делая рефлекторные движения толкавшие его вверх. Дома Витя завернул жеребенка в свою простынь, налил большую чашку молока и поднес посудину к голове жеребеночка. Но жеребенок не обращал никакого внимания на молоко, он как заведенный все время пытался подняться на ноги, простынь же совершенно спутала их, и он мог только приподымать шею, чтобы тут же уронить ее. При этом его голова со стуком, наподобие метронома, билась о деревянный пол, пока, наконец, не ударила по краю миски, и опрокинутое молоко не растеклось по всему полу. Витя вдруг заревел навзрыд, повторяя одну и ту же фразу: «я больше не буду». Ольга же растерялась в конец и стояла как идиотка между рыдающим убогим и жеребенком постоянно стукающимся об пол головой. Откуда-то появился Вова-зэк, и по деловому осмотрев детеныша, выпутал его из мокрой простыни, положил на охапку сена, принес откуда-то соску и стал заботливо кормить, при этом счастливо и радостно оглядываясь на Ольгу. Тут, к ее удивлению вдруг заревела она сама, и в ее голове за крутилась дурацкая фраза: «я больше не буду». Чего «я не буду», она не знала, но ей не хотелось прогонять эти слова. Ей казалось, что где-то внутри словно протерли грязное стекло, и какая-то ясность осветила ее.
Она побежала в Церковь, там прислоненная к кирпичной, не оштукатуренной стене стояла бумажная икона Божьей Матери, перед ней теплилась лампадка. Что-то неуловимо знакомое мелькнуло в глазах Богородицы, что Ольга давным-давно знала, но забыла. Это «что-то» не давало ей покоя, где она уже видела этот взгляд? Постепенно внутри нее как смятая бумага, расправилась целая картина. Она все вспомнила. Хотя нет, не вспомнила, она оказалась в прошлом.
«Вот ей три или четыре годика, ее привозят на детскую дачу, и она впервые видит лошадей. Она поражена и околдована этими необычными и грациозными существами: мамой, папой и жеребеночком. Ей дают потрогать их. Потом ведут ее в корпус, а она постоянно оглядывается на лошадей. Вот они со старшими детьми сбежали с «сон часа», гуляют за селом и обнаруживают скотомогильник. Она, в светленьком платьице, заглядывает в глубокую яму и видит среди костей, червей и гудящих мух, тела коня, лошади и маленького жеребенка. Она плачет и не понимает, что это такое, холод и страх сжимает ее сердечко, тьма сковывает его. Вот они на старом деревенском кладбище, она видит кресты и на всех на них детские картинки: добрая мама прижимает к себе ребеночка, и за их головами встает солнышко. Она поражена и плачет, неужели здесь похоронили столько мам и младенчиков. И она видит, что мама с картинки смотрит на нее, смотрит и как бы разговаривает с ней, и она слушает, слушает ее. «Нет, нет, – кричит она всем, – здесь не похоронены дети, мама забрала их из могилок, она не оставила их, она помогает всем детишкам и всем жеребятам, она сама сказала мне». И они прыгают от радости и хлопают в ладоши».
Картина внутри свернулась, и стало тихо, только огонек играл бликами на лике иконы. Это была та же самая икона.
Вера это ребенок, который никогда не умрет, потому что про это ему сказала мама…
Ольга будто только что родилась. Она видела, как возле дома стоял смирный жеребец, а на нем сидел верхом улыбающийся отец Ефрем. Рядом весело кивала головой кобыла, и возле ее ног жизнерадостно прыгал довольный жеребенок. И это были те самые лошади, из ее детства.