Опыт построения военных воспоминаний
К 100-летию начала Первой Мировой
К 70-летию окончания Второй Мировой
Висит холодная комета
В молочно-утреннем окне.
Такая тишь перед рассветом…
Такая тишь… что быть войне.
Василий Дворцов
Часть 1. Первая Мировая
Казачий сотник Андрей Андреевич Резниченко, родом из города Казатин, что проходил царскую службу в городе Люблин, Царства Польского, Российской империи, влюбившись в дочку разорившегося дородного пана Александра Андреевича Зволинского – Марию, смог добиться ее руки. Отец его молодой жены, вдовец пан Зволинский, являл собой убежденного русофила, долгое время служил гвардейцем в Санкт-Петербурге и смог скопить средства на небольшое имение в предместье Люблина – Майданек. Однако вернувшись на родину, оказался в среде, где русофильство считалось чуть ли не предательством, и, будучи не готовым к такой атмосфере, как-то быстро сломался, запил и скоро, проиграв свое недвижимое имущество в карты, умер от горькой.
Брак Марии Александровны Зволинской с «российским оккупантом» спас ее от печальной перспективы приживалки, хотя еще больше восстановил против нее местное общество. Тем не менее они прожили счастливо в Люблине более десяти лет, с 1885 по 1897 год, и родили четверых детей. В 1886 году родилась дочка Юлия, в 1889 –сынок Андрей, в 1892 – Александр, а 27 февраля 1897 года – дочь Мария. В день рождения последней сотник Андрей Андреевич Резниченко был убит неизвестными.
Через год после смерти мужа Мария Александровна вышла замуж за военного поляка на русской службе Юзефчука Якова Стефановича, который был очень добрым человеком и которого все дети хорошо приняли.
В начале ХХ века Польша стала не самым лучшим местом для русофильских семей, и они уезжают в Россию. Сначала в Москву, а затем в строящийся Новониколаевск, где Яков Стефанович устраивается на службу.
У детей судьбы сложились по-разному: дочь Юлия остается в Москве и заканчивает там гимназию, а впоследствии в Томске открывает первый приют для бездомных на месте Иоанно-Предтеченского женского монастыря; сын Андрей умирает от болезни; Александр поступает матросом в Сибирскую флотилию, базирующуюся во Владивостоке, на крейсер «Жемчуг», что один из немногих выжил в Цусимской катастрофе. Так что с матерью и отчимом остается одна лишь дочь Мария.
***
Николай Никонович Громов по молодости был известным московским кулачным бойцом. Род Громовых имел свой большой дом в Замоскворечье. Николай Никонович ходил на лед Москвы-реки биться с охоторядскими. Однако, повзрослев, поумнел, поступил и закончил Императорское Московское техническое училище, которое ныне именуется «бауманка».
В училище Николай поддался агитации народовольцев и стал по их заказу изготовлять «адские машинки». Поддался влиянию революционеров Николай еще и потому, что род Громовых вел себя от стрелецких сотников, братьев Громовых, чьи головы лично отрубал царь Петр Первый.
На «адской машинке» Николая Громова и взорвали царя Александра Второго. Когда же начались аресты, у Николая Никоновича, в то время женатого и имевшего четверых сыновей, что называется, сдали нервы. Он оставил с женой старшего сына, а сам с тремя младшими: двумя Георгиями и Алексеем, бежит в Сибирь, в село Знаменка, Илгинского уезда, что севернее Байкала, сменив фамилию на Соколов.
В это время младшему Алексею Николаевичу, родившемуся еще в Москве 20 марта 1889 года, исполнилось четыре года. В этом добровольном изгнании в селе Знаменке Николай Никонович открывает оружейный заводик и налаживает производство охотничьих ружей. В то время Знаменка считалась зажиточным купеческим селом, одним из центров торговли Иркутской губернии, с многочисленными охотничьими угодьями, так что оружейное дело пришлось там как раз кстати.
После смерти отца в 1905 году трое братьев вернули себе свою настоящую фамилию – Громовы, продали отцовский заводик и отправились на учебу: Георгий-старший в юнкерское училище в Чите, Георгий-младший в Иркутскую гимназию, а Алексей на курсы военных радистов во Владивосток. Перед Первой мировой войной связь по радио стала активно внедряться на тихоокеанском флоте, а специалистов не хватало, и Алексей пошел первым набором 1912 года. Выпускники вышли на морскую службу не только со знанием радиодела, но и освоили английский, японский и китайские языки.
Алексея Николаевича определили радистом на бронепалубный крейсер второго ранга «Жемчуг», который в 1914 году передали под командование англо-французских союзников для патрулирования торговых путей в Индийском океане. Вернее для ликвидации военного германского крейсера «Эмден», что просочился в Индийский океан из единственной германской военной базы в Китае – Циндао, и теперь терроризирующий торговые пути Антанты.
Воспоминание первое: 22 октября 1914 года, бухта острова Пенанг, Малайзия, крейсер «Жемчуг»
Приближалась к концу тихая малазийская субтропическая ночь. На крейсере, кроме дежурного комендора у кормового орудия и двух его добровольных помощников-друзей Александра Резниченко и Алексея Громова, все спали. Александр рассказывал про свою семью и звал после похода Алексея к себе домой, не забывая упомянуть и о сестре, которой как раз исполнилось 17 лет, но Алексей отказывался, мол, рано ему еще жениться.
На корабле царили полный мир и тишина. Капитан–барон Иван Александрович Черкасов – выписав себе из Владивостока жену, поставил крейсер на ремонт и объявил курортный режим, отменив вахты, построения и уборку. Он вместе со всеми старшими офицерами сошел на берег; матросам оставил возможность изнывать от лени и глазеть на береговые пальмы, портовые постройки да проходящие суда.
Крейсер «Жемчуг» стоял в бухте малазийского острова Пенанг, недалеко от берега. Все попытки обнаружить и ликвидировать крейсер-убийцу «Эмден», что успел подбить более тридцати торговых судов, оказались напрасны. Впрочем, этого не удалось и многочисленным англо-французским боевым кораблям, так что единственный русский крейсер в составе союзнической эскадры со спокойной совестью встал на ремонт.
Бронепалубный «Жемчуг» имел достаточно солидное вооружение: восемь 120-миллиметровых орудий и еще восемь орудий меньшего калибра, а также три торпедных аппарата, но сейчас крейсер отдыхал.
Александр и Алексей в предрассветной мгле первыми заметили силуэт нового корабля, входящего в бухту. Странность была в том, что на корабле не было видно ни сигнальных огней, ни флага. По силуэту он вроде бы походил на австралийский крейсер «Сидней» или на английский «Ярмут», у проходящего корабля было четыре трубы, но «Сидней» и «Ярмут» выглядели как-то мощнее, выше и длинней.
Между тем непонятный корабль на самом малом ходу подошел на расстояние кабельтого к борту нашего корабля, развернулся носом, и тот час на рее взвился флаг: «орел в центре черного креста».
– Это немцы… – прошептал в ужасе Алексей.
– Это «Эмден»!!! – закричал Александр.
В этот момент с правого бортового аппарата кайзеровцы пустили свою первую торпеду в носовую часть «Жемчуга» и открыли бешеный огонь из всех стволов. Через несколько секунд торпеда достигла цели и взорвалась под кормой русского крейсера. Над «Жемчугом» поднялся большой столб воды и огня, корму русского крейсера подбросило вверх, а затем она быстро осела в воду почти до кормового флагштока.
Маневрировать русский крейсер не мог, поскольку все котлы были в ремонте и не функционировали. Боеприпасы убрали от орудий в погреба, на которые повешены были замки, ключи от которых капитан Черкасов положил в карман и уехал на берег.
К этому времени вся команда поневоле была уже на ногах, но реагировала по-разному: кто-то спросонья бегал без толку в панике, кто-то стал нырял за борт, а кто-то бросился к орудиям и погребам со снарядами. Александр и Алексей, обнаружив замки на погребах, стали сбивать их всеми подручными средствами. Послышался сигнал боевой тревоги, который более-менее всех мобилизовал. Однако торпедные отсеки не были загружены, электричество на корабле отключили, элеваторы подачи снарядов не работали, матросы потащили снаряды по трапам с нижних палуб к орудиям.
А немецкий крейсер рвал из пяти бортовых орудий носовую часть «Жемчуга». Когда снаряд попадал в борт, то бесцветная вспышка тут же обретала черты огненного вихря, закручиваясь вовнутрь корабля, а изнутри выходило облако дыма и устремлялось вверх. Весь борт был усеян такими вспышками, вскоре он стал походить на решето, через некоторые пробоины виднелся берег. Корабль дымился, плясали языки пламени.
Тем не менее матросы без всяких офицерских команд сумели произвести несколько выстрелов из орудий. На «Эмдене» загорелась верхняя палуба, он стал разворачиваться, чем становился еще уязвимей для атаки. В это время все командование взял на себя артиллерийский лейтенант Юрий Ильич Рыбалтовский, что успокоил сумятицу и восстановил относительный порядок. Он четко стал отдавать приказания для заряда корабельных пушек, и когда уже был готов отдать приказ открыть огонь, по подставившемуся «Эмдену», старший механик вдруг стал махать руками и кричать, что это «Сидней», что это страшная ошибка и что стрелять нельзя.
Офицер остолбенел от неожиданности, а среди матросов началась перебранка, потому как все ясно видели развевающийся на крейсере германский флаг. Благоприятный момент упустили, несколько орудий выстрелило вразнобой, но промазали, снаряды попали в торговые корабли, что стояли за крейсером-убийцей на рейде.
В это время «Эмден» сумел развернуться другим боком и пустил вторую торпеду с расстояния двух кабельтовых. Торпеда через несколько секунд угодила в погреб с боеприпасами. Послышался страшный взрыв под передним мостиком русского крейсера. Гигантский столб серого дыма, пара и водяных брызг поднялся на головокружительную высоту. Среди этого столба дыма и воды летели по воздуху части судового корпуса, человеческие тела и орудийные стволы. Взрывом мгновенно оторвало половину крейсера, он разломился пополам, носовая часть отделилась, затем дымом закрыло весь корабль, и когда он рассеялся, крейсера уже не было видно, из воды торчали лишь обломки его мачт. На воде вокруг этих торчащих мачт кишели люди.
Алексей и Александр во время взрыва бежали по палубе за снарядами в погреб и оказались отброшенными в воду далеко от корабля. Им повезло не получить ни ожога, ни ранения. Оба вынырнули почти рядом и поплыли к берегу, до которого было совсем недалеко. Матросам хотели помочь малазийские рыбаки, но Алексей и Александр отказывались от их помощи, направляя их к раненым.
В это время навстречу уходящему «Эмдену» ринулся сторожевой французский миноносец «Мушкет», который и пропустил немецкий рейдер в бухту. Впрочем, бой и тут длился не долго. На месте «Мушкета» поднялся столб черного дыма, все было кончено, «Эмден» растаял в сумраке раннего утра…
Когда друзья вышли на берег, то первым увидели капитана корабля барона Черкасова, что бегал вдоль кромки воды и срывал с себя эполеты…
–Ты знаешь? Наверное, я съезжу, посмотрю, что там у тебя за сестра… – вдруг без предисловия сказал другу Алексей Громов.
Александр посмотрел на него и весело засмеялся:
– Как же ты быстро созрел для брака…
***
Через двенадцать дней «Эмден», застигнутый врасплох у «Кокосовых островов», был расстрелян дальнобойными орудиями австралийского крейсера «Сидней» и затонул.
Капитан И.А. Черкасов был лишен дворянства, всех званий и наград, разжалован в матросы и отправлен на фронт. В боях завоевал георгиевский крест за храбрость, ему вернули звание. После революции пошел добровольцем под командование барона Врангеля и с остатками белых войск эмигрировал в Париж.
Из 350 членов экипажа крейсера «Жемчуг» погибли около ста человек.
Оставшихся в живых членов экипажа распределили по другим кораблям Сибирской флотилии. Александр Резниченко и Алексей Громов продолжили службу до 1917 года на миноносце «Грозный», сопровождая суда по реке Янцзы в русскую торговую концессию китайского города Ханькоу.
После октябрьского переворота Алексея Громова и его друга Александра Резниченко назначили делегатами в Москву от тихоокеанского флота. В Москве они видели Ленина и Троцкого и, получив мандат на борьбу с буржуазией, отправились обратно, заехав по пути к матери Александра и его двадцатилетней сестре Марии. Заехать-то Алексей Николаевич смог, а вот выехать – нет, забыв и про мандат, и про борьбу с буржуазией, женившись на Марии Андреевне Резниченко. У молодой семьи 27 апреля 1921 года родилась старшая дочь Галина, 19 ноября 1923 года средняя дочь Вера, а 22 ноября 1928 года – младшая Нина.
В Новосибирске в 1930 году семья Громовых строит свой дом. Их соседкой оказывается хромая учительница-одиночка по фамилии Тифленко, воспитывающая дочку, и вся семья Громовых ей много помогает. Однажды к Алексею приехали погостить его два брата Георгия, и он, рассказывая о нравах старого Китая, объяснял значения китайских слов. Учительница пришедшая поблагодарить соседей за наколотые дрова, услышала их и донесла в НКВД. Шел 1937 год. На следующий день взяли трех братьев Громовых и еще 15 близких к ним людей. Их обвинили в шпионаже в пользу Японии. Семью Громовых выгнали из дома и отдали его той учительнице, что донесла.
Всех пытали, морили бессонницей и голодом. Алексею Громову сломали ногу в коленном суставе, которая больше никогда не сгибалась. Каждого из подозреваемых держали в одиночке и не давали даже садиться, а ночью допросы. Абсурдность обвинения была очевидна всем, но никто ничего не мог поделать – давили сверху. Первый следователь застрелился. Второй во время очередного допроса показал глазами Алексею на стол и вышел. На столе лежало следственное дело, из которого Громов понял, кто на него донес, что на него фактически ничего нет. Алексей Громов один из всей группировки ни в чем не признался и ничего не подписал. В итоге Алексея Николаевича осудили по 58 статье, пункт десятый «недоносительство», дали пять лет лагерей, а обоих его братьев и еще десять человек расстреляли как японских шпионов.
Старшая дочь Галина Громова, спасаясь от поношения, сбежала в Омск, где ее никто не знал, и поступила в педагогическое училище.
Часть 2. Волнение
Трофим Афанасьевич Гайдаенко, казачий сын чумака Афанасия, перед женитьбой получил от отца в наследство только пару быков, хомут и мажу – деревянный воз чумаков. Афанасий всю жизнь занимался «чумачеством», возил по Муравскому шляху в Крым дерево и зерно, а обратно соленую рыбу и соль. Имел он небольшой надел в селе Монастырщина Богучарского уезда Воронежской губернии, что стояло прямо на берегу Дона. Относил себя к слобожанам и считался русским донским казаком.
Сын его Трофим, женившись на односельчанке Матроне Елисеевне Тарановой в 1906 году, когда той стукнуло двадцать пять лет отроду, не пошел по стопам отца и на быках поехал не в Крым, а в Сибирь по объявленной тогда Петром Аркадьевичем Столыпиным знаменитой реформе. За год Трофим с женой доехал до Алтая и остановился в строящимся Славгороде, зарабатывая на жизнь рытьем колодцев, в чем чумаки были известные мастера. Затем прикупил дом в деревушке Ганёнок, что недалеко от села Панкрушихи, и занялся разведением быков. Там он и родил трех сыновей: Алексея в 1911 году и двух близнецов Дмитрия и Федора 22 октября 1922 года. Один из огромных быков впоследствии и убил Трофима Афанасьевича.
Между тем близнецы, воспитанные на казачьих песнях и байках, как только им исполнилось пятнадцать лет, не окончив школу и приписав себе в метриках лишние три года, исправив дату рождения с 1922 на 1919 год, уехали в Омск. Там они в 1937 году к собственному удивлению, поступили в бывшее Омское войсковое казачье училище, ставшее Омским военным училищем имени Фрунзе, на артиллерийское отделение.
Упор в училище делали не столько на теоретическую подготовку, сколько на стрельбы и достаточно суровые полевые лагеря. В лагерях курсанты жили зимой и летом ежемесячно по десять дней, с обязательными марш-бросками по сто километров.
Среди курсантов царила дружеская и возвышенно-торжественная атмосфера. Все даже в столовую ходили только под оркестр. Однажды перед самым выпуском, летом 1940 года, после очередных стрельб из винтовок, когда каждый курсант обязан был сдать все гильзы от винтовочных патронов, у одного из курсантов гильзы не хватило. Тогда весь курс положили на землю и будущие офицеры по-пластунски должны были прочесать все стрельбище, чтобы найти утерянную гильзу. Справа от Дмитрия полз его приятель, который хмыкнув, сказанул: «Ползай, не ползай, а все равно на ужин дадут только хвост гнилой селедки».
Утром этого парня арестовали. Донес сосед с другой стороны. Дмитрия Трофимовича вызывали на очную ставку, но он стал отнекиваться, что ничего такого не слышал, был увлечен поиском. Вид арестованного курсанта поразил Дмитрия, он был жесточайшим образом избит. Дали этому курсанту десять лет лагерей.
С приближением выпуска возникла еще одна тема: женитьба. Курсантов два года держали строго, но в последние полгода стали отпускать на танцы в расположенное рядом Омское педагогическое училище. Педагоги-парни пытались было защитить своих барышней от атаки будущих офицеров, но те, будучи при личном оружии, несколькими выстрелами в потолок лишили учителей всяких шансов победить в этой битве. На танцах Дмитрий Трофимович и присмотрел свою будущую жену: учительницу русского языка и литературы Галину Алексеевну Громову.
Дмитрий Трофимович и Галина Алексеевна закончили свои училища, и прибыли в марте 1941 года в село Поярково на Дальнем Востоке, где дислоцировалась 12-я стрелковая дивизия в составе 2-й ударной краснознаменной армии дальневосточного фронта. На эти части возлагались задачи форсирования Амура и прорыва обороны японских войск, оккупирующих Маньчжурию с дальнейшим овладением Харбина.
Так и случилось, только уже в 1945 году, когда именно в районе Поярково советские войска форсировали Амур и напали на квантунскую армию императорских сил Японии.
В апреле 1941года у молодого офицера родился сын Александр.
Воспоминание второе: 21 июня 1941 года, военная комендатура села Поярково у реки Амур
Младший лейтенант Дмитрий Трофимович Гайдаенко уже неделю сидел на гауптвахте военной комендатуры. Сначала, видимо, было не до него, пришел один следователь, потом другой, вяло допрашивали и не знали, что с ним делать, пока не появился новый молодой нквдэшник, который начал допросы сначала.
Дмитрий Трофимович в который раз стал объяснять, что он как командир расчета в составе 12-й стрелковой дивизии транспортировал парой лошадей полковую пушку сорок пятого калибра на учебные стрельбы.
Неожиданно прозвучал винтовочный выстрел. Он не видел, кто стрелял, видимо, это произошло случайно во время тряски, его кони испугались и понесли, на крутом повороте пушку ударило о телеграфный столб так, что отвалилось колесо. Обессиленные кони вскоре остановились сами. Его тут же сняли с должности, посадили на гауптвахту, им занялись органы военного дознания, обвиняя в сознательном вредительстве. Но все это чистая случайность.
Следователь начал обычные бесконечные вопросы: «кто выстрелил, почему не смогли остановить упряжку, нет ли у вас родственников за границей?». Зацепиться тут совершенно было не за что, но следователь достал новую тоненькую папочку.
– А тебе не кажется, младший лейтенант, что в таком молодом возрасте тебя преследует странная забывчивость? Ведь ты проходил свидетелем об антисоветских воззрениях твоего товарища по омскому военному училищу, там ты случайно ничего не слышал и не видел. Одна случайность может быть и случайностью, но две случайности – это уже закономерность. Мне на тебя смысла давить нет, потому как дело твое я уже решил, поэтому если к утру сознаешься в сознательном вредительстве, получишь по минимуму, а нет – расстреляем на всякий случай. Время сейчас предвоенное, так что не обижайся. Если не веришь – вот уже подписанные расстрелянные пустые бланки у меня на руках. Служба такая, так что думай, младший лейтенант.
Дмитрий Трофимович не спал всю ночь, так и не пришел ни к какому решению.
Рано утром к нему в камеру пришел лично военный комиссар дивизии и повел по длинному незнакомому коридору.
– Здесь стрелять будете? – спросил младший лейтенант Дмитрий Трофимович. – Только можно мне лицом к пуле встать? И семью не трогайте.
– А? Что? – рассеянно переспросил военком. – А ты про это… Нет, не до этого сейчас. Веду тебя, чтобы запасным ходом выпустить от лишних глаз. По личному распоряжению генерала Иосифа Родионовича Апанасенко, командующего дальневосточным фронтом, все подследственные выпускаются, с закрытием дел. Война началась…
***
Решался вопрос о переброске дальневосточных войск на Запад против фашистских войск. Пока дела на фронте не приняли угрожающий характер, оголять восточный фронт И.В. Сталин боялся, поэтому почти полгода дальневосточные войска не трогали. Когда немцы подошли к Москве, и стало известно, что Япония согласилась напасть на СССР только после захвата нацистами советской столицы, то решение было принято и войска стали готовить к переброске. Из девятнадцати дальневосточных дивизий к Москве в ноябре 1941 года было отправлено восемнадцать, в начале декабря они уже вступили в бой.
Дмитрий и служил вместе со своим братом Федором, и женились они одновременно, и вместе поехали на Дальний Восток. Во время погрузки войск на видных близнецов обратил внимание один из штабистов, вызвал их к себе и предложил служить адъютантами у одного известного генерала. Оба брата категорически отказались. В такое время им, боевым офицерам, вместо того чтобы воевать – перебирать бумажки, это казалось просто недопустимым. Разъяренный отказом штабист сделал так, что братьев разлучили: Федора отправили на Карельский фронт командиром батарей 206-го отдельного истребительного противотанкового дивизиона 114-й стрелковой дивизии, а Дмитрия под Москву в первый гвардейский кавалерийский корпус под командование генерала Павла Алексеевича Белова.
Ни о какой эвакуации семей офицеров не могло быть и речи, поскольку все составы были заняты отправляемыми войсками. И так продолжалось весь ноябрь 1941 года. Более того, генерал Иосиф Апанасенко тут же объявил мобилизацию и стал замещать ушедшие части новыми дивизиями, собранными частично из местного населения и частично из военных, освобожденных по его приказу из мест заключения. Вновь прибывшие семьи селили на месте семей офицеров, ушедших на фронт. Единственное что могли предложить военные власти, это товарные вагоны-теплушки, на которых женщины с детьми самостоятельно должны были выехать на места довоенной прописки.
К тому времени, к началу 1942 года, отмотав свои пять лет на томских лесоповалах, был выпущен из мест заключения и Алексей Николаевич Громов, с поражением в правах и запретом селиться в городах. Поскольку в города ему был путь заказан, то он со своей женой Марией уехал в Алтайский край и устроился бухгалтером в леспромхоз, с которым и кочевал по делянам. Дети остались в Новосибирске.
Туда, к родителям, и пробивалась на товарняках их дочь Галина с полугодовалым младенцем. Ехала она от Амура до Алтая два месяца: декабрь и январь. Молоко у матери давно уже пропало, дитё кормили, выдавливая через марлю намоченный серый хлебный мякиш. Это чудо, что ребенок выжил.
Нашла Галина Алексеевна своих родителей в селе Литвиновка Тальменского района и, оставив им младенца, сама уехала медсестрой в военный госпиталь, поскольку по-другому не видела, как помочь воюющим в это тяжелое время. Сын остался у бабы с дедом, они его выхаживали козьим молоком.
Часть 3. Вторая Мировая
Дмитрий Трофимович попал в первый кавкорпус Белова в начале декабря, когда корпус в тяжелейших боях удержал подмосковную Каширу, не дав замкнуть танковые клещи генерала Гудериана вокруг столицы.
Младший лейтенант прибыл в нужное время в нужное место, ведь их готовили именно как специалистов-артиллеристов для прорыва глубоко эшелонированной обороны противника. Как раз теперь корпус и планировал нанесение гитлеровским войскам многочисленных контрударов, так что вся германская оборона должна была рухнуть и покатиться назад.
Как только наступление фашистов захлебнулось, первый кавкорпус развил наступление на Сталиногорск и в середине декабря 1941 года взял его.
Дмитрий Трофимович получил взвод 76-миллиметровых гаубиц и освоился достаточно быстро. Фашисты почти не отвечали, настолько неожиданным для них было наступление советских войск. Под Сталиногорском и произошло боевое крещение, когда молодой офицер оказался между жизнью и смертью.
Вот как про это написала полковая газета:
«Командир взвода Гайдаенко взял в плен яростно сопротивляющегося фашистского офицера. Но обезоруженный немец при входе в помещение решил опять оказать сопротивление. Фашист внезапно набросился на советского офицера, стараясь завладеть его пистолетом и расправиться с победителем. Положение было критическое. Немец обладал большой физической силой. Но Гайдаенко не растерялся. Уклонившись от удара, он в одно мгновение успел пристрелить коварного врага».
Дед всегда вспоминал этот случай с содроганием, ведь бой протекал совсем не так, как победно описывала газета. Но подробностей он не рассказывал.
Однако задуманное советским командованием опрокидывание фашистского фронта не произошло. Тогда-то в Ставке и созрел план нанести удар не увязшим в боях фронтом, а узким прорывом в тыл 4-й армии немцев. И эту задачу поставили перед первым кавкорпусом Белова. Должно было произойти что-то вроде подрубания опор моста. Кавалерийским частям ставилась задача перерезать коммуникации, питающие фронт, разгромить штабы и взять приступом Вязьму.
28 января 1942 года примерно тридцать тысяч бойцов кавалерийского корпуса прорвались в тыл немцев через Варшавское шоссе и двинулись вглубь вражеского тыла. Двигались только ночью, не ввязываясь в бой и обходя населенные пункты. Батальонную батарею везли на санях.
Корпус сразу оказался в тяжелейшем положении. Шли без дорог по глубокому снегу, фуража почти не было, поскольку все вывезли немцы. Их постоянно бомбила вражеская авиация. Очень быстро начался голод. Артиллерия застряла в снегу, ее вытаскивали на руках. Таким образом, шли почти неделю, пока не уперлись в немецкую оборону.
Весь февраль ковкорпус вел наступательные бои. Это был странный фронт глубоко в тылу. Немцы, понимая опасность своего положения, бросили на ликвидацию прорвавшихся к ним в тыл войск несколько дивизий.
Было очень нелегко, постоянно мела метель, люди, измотанные до крайности, засыпали прямо на снегу. Никаких ощутимых результатов достичь не удалось, в марте кавкорпус перешел к обороне. Положение наших войск спасло то, что во время отступления в 1941 году по деревням пряталось много советских солдат. Еще в лесах стояла исправная техника с боезапасами, включая танки и артиллерию. Плюс в этом районе постоянно действовали крупные партизанские отряды. Так что наши войска, несмотря на потери в боях, постоянно пополняли свои ряды новыми бойцами и техникой. В итоге вместо прорыва получился рейд, хотя и он принес фронту значительную пользу, отвлекая на себя часть германских войск.
Апрель и май корпус оборонялся от наседающего врага, скрываясь в богородицких болотах под Вязьмой, так и не перерезав необходимых коммуникаций, фактически превратившись в партизанский отряд с диверсионной деятельностью. Никакого смысла больше сидеть в тылу гитлеровцев не было, в июне генерал Белов дал приказ на выход из рейда и прорыв через линию фронта.
Воспоминание третье: 20 июня 1942 года, окончание рейда по тылам врага, прорыв 1-й кавалерийской гвардейской дивизии
Чтобы обмануть врага, кавалерийский корпус разделился, одна часть ушла с генералом Беловым, а другая часть с генералом Барановым.
Шла середина июня 1942 года, начались летние затяжные дожди с грозами. Впрочем, подобная погода только благоприятствовала прорыву. Фрицы большей частью не торчали на позициях, а прятались в укрытиях и блиндажах.
К месту прорыва шли по ночам через заболоченные леса. Старались идти незаметно, ибо кавалерийские войска могли в любой момент обнаружить немецкая разведка, тогда шансы прорваться резко сокращались. Рассветало, моросил мелкий дождь, стояло этакое серое марево из водной взвеси.
Генерал Виктор Кириллович Баранов справа от прорыва поставил всю оставшуюся артиллерию и минометы, а часть пехоты пустил слева, в качестве отвлекающего маневра, и когда проявились огневые точки фашистов, как оказалось, не такие многочисленные, наша артиллерия стала их успешно подавлять.
Дмитрий Трофимович, несмотря на то что был артиллеристом, стоял в основной массе около двух тысячи кавалеристов. Его орудие давно было разбито, Баранов оценил его умение маневрировать и сражаться на коне. Надо сказать, что больше чем за полгода рейда по тылам врага многие бойцы опростились. Форма одежды приблизилась к партизанской, многие отрастили бороды и усы, не говоря уже о чистоте, поскольку возможность справить баньку была весьма ограничена.
Тем временем перестрелка все более усиливалась, эскадроны стояли, спешившись, в нерешительности. Скакать в атаку с саблями на пулеметы казалась авантюрой. До Варшавского шоссе было еще метров сто, а за ним, по данным разведки, четырехкилометровая линия обороны немцев.
Неожиданно впереди войска появился конный генерал со всем своим штабом. Сам огромный, как былинный богатырь, на здоровущем коне, он, совершенно не таясь, скомандовал таким зычным голосом, что перекрыл шум стрельбы:«По коням! Гвардейцы, вперед, за мной – ура!».
Все две тысячи всадников мгновенно оказались в седлах и ломанулись лавой вперед, даже не рысью, а сразу галопом.
То, что испытал в этой атаке Дмитрий Трофимович, он помнил всю жизнь. Это было даже не воодушевление, а восторг необычайной силы и мощи, когда в многотысячном «ура» утонули вообще все звуки. Фрицы сначала совсем перестали стрелять, видимо, пораженные и ошеломленные этим зрелищем и звериным рыком. Впрочем, вскоре пулеметная трескотня не заставила себя ждать.
Лейтенант Дмитрий Трофимович не успел доскакать до шоссе, как под ним была убита лошадь. Перелетев через голову коня, лейтенант тут же схватил праздную лошадь, у которой только что убили седока, которая скакала мимо, запрыгнул на нее и, не сбавляя темпа, продолжил атаку.
Через несколько секунд он уже перепрыгивал через окопы противника, в котором успел заметить побелевшие от ужаса глаза немца, лежащего на дне траншеи.
Еще меньше ожидали появления кавалеристов на других линиях обороны. Во-первых, все укрепления немцев были все-таки ориентированы на восток; во-вторых, никаких данных разведки о прорыве не было; в-третьих, сама скорость появления коней через местность, считавшуюся непроходимой для техники, привела фашистов в полное замешательство.
Впрочем, кавалеристы не останавливались на рубежах обороны и не собирались их захватывать, а просто проходили через них как нож через масло, сея больше панику, чем реально нанося урон врагу.
Четыре километра, отделявшие Варшавское шоссе от передовой, конница пересекла минут за пятнадцать, все это время не смолкало громовое «ура».
Теперь начиналось самое трудное. Предыдущие позиции были скорее вспомогательными и не были так напичканы оружием и так боеготовы, как линия передовая. Тем более что если ранее кавалеристы наступали с тыла, то теперь, прорвавшись, сами открывали свой тыл для массированного обстрела из всех видов оружия.
Однако им повезло и тут. Немцы вообще не могли понять, что происходит вокруг них. Многие так и не вышли из блиндажей, а которые вышли, были парализованы зрелищем, когда мимо них в предутреннем тумане проносится конная лавина, оседланная бородатыми мужчинами с громовым воплем на устах.
Пулеметы затрещали и заухали минометы, когда большинство корпуса находилось уже вне зоны досягаемости легких стрелковых средств. Из-за падения Дмитрий Трофимович скакал в арьергарде и вскоре почувствовал, как мимо него засвистели пули. Он пришпоривал коня, насколько хватало сил, но конь скакал все медленней и медленней, а когда он уже выскочил на проселочную дорогу, что привела его на скрытую от врага местность за холмами, конь неожиданно пал.
Дмитрий Трофимович опять удачно приземлился в дорожную грязь и подбежал к животному, которое уже прощалось с жизнью. Вокруг шеи боевого товарища набегала лужа крови. Лейтенант снял седло и увидел причину. Пуля от пулемета прошла под седлом, сорвав мясо до позвоночника, и застрела в шее, с такой раной конь продолжал свой бег, пока не вынес бойца в мертвую зону.
Дмитрий Трофимович оттащил животное к обочине и пошел к видневшейся впереди деревне, где проходила наша передовая, и спешивались удивленные своим успехом кавалеристы. То, что они прорвались с наименьшими потерями, было просто чудом, поскольку другие соединения из-за плотного огня так и не смогли прорваться по пути эскадронов и выходили потом с большим трудом и большими потерями.
Первым делом Дмитрий Трофимович зашел в какой-то сарай и снял с себя все. Затем скомкал нижнее белье и кинул его в угол, сам снова оделся по всей форме. В углу исподнее шевелилось от невероятного количества вшей.
Лейтенант вышел из сарая и лег на мокрую траву. Дождь прекратился, выглянуло солнышко, офицер лежал и смотрел, как расступаются серые тучи и в разрывах голубеет мирное бирюзовое небо.
***
Корпусу дали несколько недель отдыха, за время которого генерал Белов был снят с должности. Командиром первого гвардейского кавкорпуса назначен генерал Виктор Кириллович Баранов. Потом корпус кинули под Козельск, где он пытался атаковать врага весь август и сентябрь 1942 года. Потеряв десять тысяч убитыми, корпус практически перестал существовать, его переводят в резерв армии, где он находился до конца зимы 1943 года. В Сталинградской битве 1-й кавалерийский корпус не участвовал.
Весною 1943 года гвардии старшего лейтенанта Дмитрия Трофимовича Гайдаенко переводят в первый гвардейский механизированный корпус под командованием генерала Ивана Никитича Руссиянова и назначают командиром четвертой батареи 116-гогвардейского артиллерийского полка.
В задачу мехкорпусов как раз входило осуществление мощных ударов для осуществления прорыва обороны врага шириной до 15 километров и глубиной до 80 километров. В мехкорпус входили танковые, мотострелковые и артиллерийские дивизии, не считая многого другого.
Первый гвардейский механизированный корпус использовался в составе Южного фронта в Донбасской наступательной операции для прорыва обороны гитлеровцев. Мехкорпус освобождал Славянск, Лисичанск, Дебальцево, Сталино (Донецк), Волноваху и другие ныне вновь зазвучавшие поселки.
К концу сентября наступающие и освобождающие Донбасс части советской армии уперлись в германскую линию обороны под названием «Вотан» или «Восточный вал». Эта линия тянулась от Балтийского до Черного морей и должна была стать границей Германии. Представляла она собой несколько полос препятствий с противотанковым рвом заполненным водой, системой дотов, минных полей и разных противопехотных заграждений. К тому же немцы постоянно старались контратаковать, чтобы выйти в тыл нашим наступающим частям.
Воспоминание четвертое: 26 сентября 1943 года, бои за город Запорожье, село Новоалександровка
Конец сентября на Украине выдался дождливым. Вся трава и листья сгорели и, перемешавшись с дождем, стали издавать запах прелой гари. В 20–30-ти километров перед немецкой линией обороны по приказу Эриха фон Манштейна, руководившего обороной, было сожжено все, что возможно.
Если дни были пасмурные, то ночи стояли ясные и звездно-лунные.
Артиллерийские позиции готовились к артподготовке по линии обороны врага, никто не был готов к тому, что в сторону полка прорвется до шестидесяти танков.
Четвертая батарея старшего лейтенанта товарища Гайдаенко состояла из трех дивизионных пушек, калибра 76 мм, на сектор его обстрела выскочило восемь грозных машин. Головным ехал громадный «Тигр», за ним клином три «Пантеры», так похожие на наш Т-34, и четыре танка «Тип-4», страшные на вид, но слабоватые на пробой.
Танки выскочили так неожиданно, что расчеты промедлили и только успели подбежать к лафетам, как все восемь бронированных зверей изрыгнули огонь почти одновременно. Земля сначала вздулась, напряглась, а потом лопнула от разрывов. Дмитрия Трофимовича отбросила взрывной волной, но он совершенно не пострадал. Когда он, отряхиваясь от комьев сырой и горячей земли, оглянулся вокруг, то увидел, что из трех орудий целой осталось только одна пушка, а из людей, кроме него, только наводчик сержант Александр Андреевич Титов. Титов растерянно сидел, спрятавшись за бронированный щит уцелевшего орудия, зажав ладонями уши и растерянно глядя на разбросанные тела своих товарищей.
Дмитрий Трофимович бросился к пушке, только крикнув на ходу наводчику, чтобы тот подавал снаряды.
Вся местность, что теперь простиралась перед ним, была досконально изучена, разведана, расстояния промерены, поэтому для стрельбы прямой наводкой оставалось только выставить прицел. Крутя ручки наводки ствола, старлей поймал в перекрестие головной «Тигр», давая упреждение на скорость танка и время полета снаряда. Пробить его лобовую броню пушка «ЗИС-3» не могла, но снаряд мог перебить гусеницу либо заклинить башню, если удачно попасть в ее стык с корпусом танка. Заряжающий подал снаряд в ствол и закрыл замок.
«По головному танку. Гранатой. Прицел семь. Огонь», – скомандовал сам себе офицер, открыл рот, чтобы звук выстрела не повредил барабанные перепонки, и дернул за шнур орудия. Пушка гакнула огнем и подпрыгнула на сошниках. Было видно, как снаряд срикошетил от брони башни. Пока старший сержант открывал затвор и заряжал новый снаряд, Дмитрий Трофимович решил перевести цели на более уязвимые танки. Он навел прицел на один из «Т-4» и произвел выстрел. Снаряд очень удачно попал прямо в башню и танк загорелся. Еще выстрел – следом остановился и задымился второй. Дмитрий Трофимович почувствовал себя и пушку как одно целое, она была как бы продолжением его самого. Так иногда бывало, когда он удачно кидал камень в цель и чувствовал, что камень не может пролететь мимо и попадет точно туда, куда он метил.
Между тем «Тигр» развернулся в сторону нашего орудия и выстрелил на ходу, но неудачно, снаряд взорвался впереди и все осколки ушли в земляной вал перед пушкой.
Офицеру времени стрелять по другим машинам уже не хватало, да и жить им оставалось на один-два выстрела. Головной танк занял в прицеле все пространство, а попасть нужно было в узкую полоску внизу башни. В этот момент «Тигр» остановился, чтобы вернее произвести выстрел, дуло повернулось в сторону раздражающего препятствия. Оставался только последний залп.
«Огонь!» – рванул шнур офицер.
Причину того, что произошло дальше, он понял не сразу. Такого чудовищного взрыва Дмитрий Трофимович до этого никогда не видел. Вместе со столбом пламени и древовидным черным дымом метров на двадцать подлетела башня, а затем танк разорвало прямо на куски, разбрасывая во все стороны какие-то клочья, остатки катков и куски обшивки. Когда дым осел, то на месте «Тигра» дымилась только обгоревшая развороченная и пустая черная розочка корпуса. Так происходит, когда внутри танка детонирует одновременно боекомплект и вся горючка.
Так получилось, что снаряд из пушки попал прямо в дуло фашистскому монстру, когда в канале танкового ствола уже шел его заряд.
Остальные пять танков на быстром ходу развернулись и скрылись из поля зрения артиллерийского расчета. Видимо увиденное зрелище потрясло членов их экипажей.
– Что это было? – спросил изумленно подошедший старший сержант Титов, так и не выпуская из рук снаряда.
– А чего он тут ездит? – ответил ему старший лейтенант вопросом на вопрос.
***
14 октября 1943 года город Запорожье был очищен от германских войск.
За бои во время рейда по тылам врага и бои за освобождение Восточной Украины, старший лейтенант Дмитрий Трофимович Гайдаенко был награжден орденом Красного Знамени и Орденом Отечественной войны первой степени.
После освобождения Запорожья первый мехкорпус перевели в резерв армии. В это время Ставка стала формировать так называемые артдивизионы прорыва резерва главнокомандующего (адп РГК). Смысл их – создание еще более мощных, еще более мобильных и еще более самостоятельных войсковых единиц для прорыва вражеской обороны.
Дмитрий Трофимович Гайдаенко стал командиром второго дивизиона 116-го гвардейского ордена Ленина гаубичного артполка, 162-й гаубичной бригады, 10-го артдивизиона прорыва резерва главнокомандования, который бросили на помощь 3-му Белорусскому фронту, 11-й гвардейской армии в Восточную Пруссию. Теперь в документах он писал: «командир 2 двз. 116 гв. гап 162 габр 10 адн РГК, 11 га».
С осени 1944 года гаубичный артполк почти без перерыва участвовал в тяжелейших наступательных боях гумбинненской наступательной операции.
Воспоминание пятое: 30 декабря 1944 года, блиндаж возле города Гумбиннен, Восточная Пруссия
Гвардии капитан Дмитрий Трофимович Гайдаенко вместе с тремя офицерами и радистом пережидали в блиндаже фашистский артобстрел. Блиндаж был хиленький, наскоро собранный из подручного материала, всего с одним накатом бревен, поскольку 11-я армия все время пыталась наступать, но никак не могла взять город Гумбиннен, ради захвата которого и затевалось все наступление. А это означало, что им снова и снова приходилось вгрызаться в мерзлую землю и обустраивать свой быт в чистом поле.
Бои осени 1944 года в Восточной Пруссии выдались очень тяжелыми. Фашисты защищались фанатично, для них Восточная Пруссия была аналогом Сталинграда. Здешняя природа, казалось, была создана для успешной обороны, а столетиями создававшиеся здесь фортификационные сооружения и развитая сеть дорог позволяли мобильно перебрасывать резервы. Именно здесь должны были увязнуть советские войска, отсюда Гитлер хотел нанести удар в тыл армий, наступающих на Берлин. Положение усугублялось еще тем, что все лучшее и боеспособное направлялось именно на Берлинское направление, а на Кенигсбергское – то, что осталось. Гаубичные бригады из резерва главнокомандования должны были усилить пробивную мощь наших войск. Но наступление шло медленно, противник успевал отойти на заранее подготовленные позиции и постоянно контратаковал.
Вот и теперь, уже около тридцати минут, позиции советских войск обстреливались из тяжелой артиллерии. Самое неприятное заключалось в том, что снаряды ложились все ближе и ближе к передовой линии окопов. От разрывов бревна перекрытия подпрыгивали, между ними сыпалась мерзлая земля.
Было достаточно холодно, дыхание выходило с паром, буржуйка у стены еле теплилась из-за недостатка дров. Офицеры, стараясь не обращать внимания на приближающиеся взрывы, разложив карту на импровизированном столе, сложенного из ящиков для снарядов, обсуждали возможные действия дивизиона, радист в углу деловито отстукивал азбукой Морзе сообщение в штаб армии.
Разрывы приближались, и Дмитрий Трофимович по характеру взрывов автоматически определял калибр снаряда и то чем руководствовались те, кто этот снаряд выстреливали из гаубиц. Это был так называемый прием огневого вала с методом сползания огня, когда артиллерия не просто переносит огонь с одного участка на другой, а двигает его по 50 метров вперед, на одно деление прицела. Если используют сползание огня, то значит, недостатка в боеприпасах нет. Обычно подобная артподготовка длится около тридцати минут, и весь вопрос в том, успеет ли их накрыть теперь? Ужас огневого вала состоял в том, что когда он накрывал, то излишне было прямое попадание снаряда, потому что люди умирали от высокого давления во время разрывов.
Пока пули и осколки обходили Дмитрия Трофимовича стороной, только раз осколок застрял в документах, что лежали в левом нагрудном кармане гимнастерки, лишь немного не дотянулся до сердца…
Обсуждение над картой прекратилось, поскольку снаряды стали ложиться совсем рядом, все напряженно прислушивались к их свисту. Внезапно совсем молоденький младший лейтенант заметался по блиндажу, крича:
– Бежим, бежим, иначе снарядом голову снесет. Надо бежать! Бежим!
Он бросился к двери, распахнул ее и, размахивая руками, выскочил на заснеженный бруствер окопа. Из открытой двери было хорошо видно, как пролетающий снаряд снес ему голову у самой шеи и, пролетев дальше, разорвался где-то у второй линии обороны.
В этот момент один из гаубичных снарядов попал прямо в блиндаж и разнес бревна наката в щепки. Дмитрий Трофимович не потерял сознания, но оказался в темноте, глухоте и духоте. Он попытался пошевелиться, но не смог и понял, что оказался заживо погребенный под землей, обрушившейся с потолка блиндажа, и стал задыхаться, впадая в панику. Живительный воздух он вдохнул, когда уже почти терял сознание и волю к жизни. Его откопали бойцы подразделения. С того времени и до конца жизни Дмитрий Трофимович не мог спать под одеялом, накрывшись с головой.
Артобстрел прекратился. Капитана мутило, все плыло перед глазами, но он смог оглядеться вокруг. Угол блиндажа не пострадал, там по-прежнему сидел радист, которому осколок снаряда аккуратно срезал затылочную часть головы, но радист продолжал бессмысленно выбивать рукой азбуку Морзе. В блиндаже погибли все, их тела постепенно доставали бойцы.
– Товарищ капитан, контратака. Фрицевские танки пошли. Много. – Кричал ему прямо в ухо заряжающий. – Что нам делать?
Дмитрий Трофимович смотрел на него и не понимал, чего от него еще хотят…
***
Город Гумбиннен взяли только 24 января, то есть его брали почти три месяца, за это время армия продвинулась всего на тридцать километров.
За основной вклад во взятие города Гумбиннена десятому артдивизиону прорыва было присвоено наименование Гумбинненский, а Дмитрий Трофимович получил свой третий орден – Отечественной войны первой степени.
В следующие три месяца, к апрелю 1945 года, советские части подошли к Кенигсбергу. Положение в наших войсках было не самым лучшим. Из-за непрерывных боев многие боеспособные части потеряли более половины своего состава. Людей просто не хватало. На место выбывших присылали не опытных солдат, а необстрелянный молодняк или штрафников всех рангов с других фронтов. По-прежнему основные кадры шли в сторону Берлина. Сказывалась усталость войск. Кенигсберг казался неприступным из-за своих оборонительных сооружений, тем более что брать его пришлось при помощи необстрелянного и уставшего войска. В таком положении дел основной упор ложился именно на полковую тяжелую гаубичную артиллерию. И они оправдали возлагающие на них надежды.
Мощь огневого удара была такой, что город, несмотря на ожесточенное сопротивление, взяли за три дня, с 6 по 9 апреля 1945 года. То, что Кенигсберг так быстро пал, вызвало настоящий шок во всей Восточной Пруссии, да и во всей Германии. Всеобщее уныние и обреченность охватили германскую армию. В центре города на стене, теперь уже как бы в насмешку, красовалась огромная надпись: «Слабая русская крепость Севастополь держалась 250 дней!» против непобедимой… «Кенигсберг – лучшая крепость Европы – не будет взят никогда!».
За взятие Кенигсберга Дмитрию Трофимовичу дали одноименную медаль.
Часть 4. Тишина
В Восточной Пруссии оставался последний не взятый форпост гитлеровцев – Земландский полуостров и порт Пиллау. Обреченные немецкие части на полуострове сражались с обреченным фанатизмом. Артиллерия, так помогающая при штурме Кенигсберга, тут не могла действовать с такой же эффективностью из-за крепости оборонительных сооружений и узости перешейка. Впрочем,25 апреля 1945 года город Пиллау пал.
После этого подразделение капитана Дмитрия Трофимовича бросили в знаменитый десант на косу Фрише-Нерунг, когда на плотах в жуткую, сырую и туманную погоду они перевозили пушки на плацдарм, захваченный стрелковыми дивизиями 11-й армии под командованием генерала Галицкого. Пушки гвардии капитана одними из первых оказались на косе, чем спасли от уничтожения весь десант и обеспечили успешное завершение всей земландской операции. Коса Фрише-Нерунг была освобождена от германских войск 9 мая 1945 года.
Гвардии капитана Дмитрия Трофимовича Гайдаенко за действия на косе Фрише-Нерунг командование представило к званию Героя Советского Союза.
Воспоминание шестое: 20 мая 1945 года, город Кенигсберг
Двадцатого мая 1945 года капитан Дмитрий Трофимович Гайдаенко письменным распоряжением был вызван в дивизионный отдел СМЕРШа 28-й гвардейской армии, куда было причислено теперь его подразделение.
Часовой, повертев бумажку с вызовом, пропустил капитана вовнутрь относительно не поврежденного кенигсбергского дома, где располагались штаб дивизии и отдел СМЕРШа.
Войдя в небольшую комнату с единственным столом, он увидел сидящего дивизионного старшего оперуполномоченного СМЕРШа в чине старшего лейтенанта и генерала контрразведки. Гвардии капитан того и другого видел впервые. Дмитрий Трофимович хотел было представиться по форме, но генерал устало махнул рукой и показал на свободный стул. Гвардии капитан положил бумажку с вызовом на стол особиста, сел и стал ждать.
Старший лейтенант НКВД рассматривал какую-то папку и хмыкал, приговаривая: «Очень интересно». Оторвавшись от занимавшего его чтива, бесцветным, ничего не выражающим взглядом посмотрел на сидящего офицера и без предисловий начал.
– Что вы знаете, про отца вашей жены… э-э… – смершевец заглянул в бумаги, – Громове Алексее Николаевиче, товарищ капитан?
В его голосе чувствовались одновременно издевка, раздражение и усталость, и все они как-то компенсировали друг друга, так что голос его казалось ничего не выражал.
– Он вроде служил моряком на Тихом океане, кажется, радистом. Да я его не видел никогда, – ответил Дмитрий Трофимович, не понимая, куда клонит чекист, но знакомое чувство надвигающийся опасности стало заползать в душу.
Оперуполномоченный переглянулся с сидящим молча, но внимательно за всем наблюдающим генералом и продолжил, откинувшись на спинку стула и глядя прямо в глаза артиллериста:
– Верно, тут вы не врете. Давайте прямо. Вы знали, что Громов Алексей Николаевич является врагом народа и японским шпионом?
Дмитрий Трофимович вытер рукой внезапно вспотевший лоб.
– Я не знал этого. Первый раз слышу.
Старший лейтенант СМЕРШа поднялся, вышел из-за стола и, поставив ногу на край стула, на котором сидел Гайдаенко, заглянул ему в душу своим пустым взглядом.
– А вот мы знаем, что вам уже два раза удалось ускользнуть от следствия. Сначала в военном училище, когда вы претворились глухим, и только отправка в войска спасла вас; а затем на Дальнем Востоке, когда от явного срока за вредительства вас спасла война. А тут вы опять запамятовали, что у вашей жены отец – японский шпион. Не много ли совпадений, товарищ капитан? – оперуполномоченный вернулся за стол и продолжил. – А тут тебе еще Звезду героя дадут, вот идеальная маскировочка. Как-то очень уж ты удачно женился, герой?
От Дмитрия Трофимовича не ускользнуло, что особист перешел на «ты», это ничего хорошего не предвещало. Он расстегнул верхнюю пуговицу гимнастерки.
– Еще раз повторяю, ничего про отца своей жены не знал. Женился на той, кто мне понравился в Омском училище…
Оперуполномоченный махнул рукой.
– Не продолжай, капитан. Мы знаем все, что ты скажешь или можешь сказать, сделаешь или можешь сделать. Твой тесть не должен был выйти из лагеря, но по недосмотру вышел и сейчас где-то шастает по алтайским лесам, мы совсем потеряли его из виду. Война, знаете ли, не до него было. А вот сейчас, после победы над внешним врагом, нужно снова открывать фронт внутренний. Поэтому тебе нужно дать показания на него, мол, в своих письмах жена сообщала об антисоветских настроениях отца, ну и все такое… Героя мы тебе, конечно, не дадим, из армии ты вылетишь, но тебя и семью не тронем, демобилизуешься по собственному желанию. Пододвигайся-ка удобно к столу, писать тебе придется много, вот тебе перьевая ручка, чернильница и бумага. Для начала напиши заявление в первый отдел контрразведки СМЕРШа по 28-й гвардейской армии: «Я, такой-то, оттуда-то, хочу сообщить органом контрразведки, что отец моей жены…», ну, а дальше сам думай… Потом еще пару бумажечек напишешь, подпишешь и пока будешь свободен.
Смершовец пододвинул к капитану бумагу и писчие принадлежности, сам же устало откинулся на спинку стула и прикрыл глаза.
Почему Дмитрий Трофимович дальше так поступил, он сам не знает. Наверное, в данной ситуации это был единственно правильный выход. Он вскочил со стула и выхватил из кобуры свой проверенный ТТ.
– Что, штабные крысы, война закончилась, медалек мало получили, не хватило, решили новых подзаработать. Первым я тебя, старший лейтенант, пристрелю, потом генерала, а потом себя. Все героями будем. Пиши на своей бумажке, что после проведенной беседы контрразведка СМЕРШ к гвардии капитану Гайдаенко Дмитрию Трофимовичу претензий не имеет.
Впервые на лице смершевца появилось какое-то человеческое выражение. Его воспаленные от недосыпа веки мелко заморгали, он потянулся к бумажке. Руки его тряслись. В это время захохотал генерал:
– Ну, гвардеец, ну, даешь. Только зря ты, про штабных крыс и про медальки. Между прочим, стрелковая рота СМЕРШа половину своего состава здесь в боях потеряла. Давай-ка, артиллерист, спрячь свою пушку обратно, а ты, старлей, раз уж потянулся к бумаге, пиши, что тебе сказали. Эх, всяко ведь бывало… да теперь-то что – Победа.
***
Через месяц, 20 июня 1945 года, Дмитрию Трофимовичу Гайдаенко присвоили внеочередное звание майора, наградили третьим Орденом Отечественной войны и уволили из вооруженных сил СССР.
Сначала он съездил к еще живой матери, которая сильно молилась за своих сыновей. С фронта со всего села Ганёнок вернулось только трое мужчин: братья Гайдаенко. Рядовой Алексей и два близнеца: старший лейтенант Феодор и майор Дмитрий.
Затем Дмитрий Трофимович отыскал в Новосибирске свою жену Галину Алексеевну и вместе они поехали за сыном к тестю.
Громов Алексей Николаевич вывел зятю его уже подросшего сына, который испугавшись отца, убежал от него в полынь.
Пока женщины возились с обедом, Алексей и Дмитрий сидели молча на деревенском крыльце босиком и смотрели на алтайские степи и пока сидели, так и не сказали друг другу ни слова.
И это был один из тех великих мужских разговоров, который крепче и глубже хватает за душу и сближает души, чем тысячи пьяных слов и слез.